– Вот, – торжествующе сообщил режиссер, – тыправильно про Дурова вспомнила! А чему нас учил этот гениальный дрессировщик?

Он обвел взглядом молчаливую аудиторию.

– Правильно, зверей следует поощрять, кормить вкусно идействовать лаской! Хучик, Хучик, иди сюда, мой сладенький, хочешь сыру?

При виде «Эдама» мопс мигом становится очень послушен.

– Сидеть!

Хучик мигом устроился на жирненькой попке и преданнозаглянул в глаза Борису.

– Ага, – обрадовался режиссер, – ты продажен,как все. Просто великолепно! Ну, начали.

Следующие полчаса мопс послушно воплощал в жизнь задумкипостановщика. Садился, вставал, лежал, ходил. Количество сыра уменьшалось,когда содержимое тарелки ополовинилось, я осторожно предупредила Борю:

– Ты бы поосторожней с сыром-то!

– Почему, – отмахнулся режиссер, – не мешай!

– Хучу нельзя столько жирного, сыр – тяжелая еда длясобачьего желудка.

– Ерунда, – ответил Боря, – смотри, как емунравится!

Я вздохнула и легла на диван, дожидаясь эффекта. Он незамедлил случиться буквально через секунду. Обожравшийся мопс икнул и лег наковер.

– Эй, Хуч, – недовольно заметил режиссер, –ну, еще пару раз от окна до двери, и все!

Но мопсику явно было не по себе. У Хучика внутри организманет стоп-сигнала. При виде вкусной еды наш мальчишечка теряет контроль надсобой и начинает сметать все, что предлагают. Впрочем, желудок у Мопса умнееголовы, и, когда он наполняется под завязку, происходит процесс освобожденияоргана.

– Хучик, вперед, – присел на корточки возлесобачки режиссер, – на, видишь, сыр!

– Не давай ему больше, – прошелестела я, – ненадо!

– Почему?

– Не надо!

– Глупости, – вскипел Борис и поднес к носу мопсаочередной ломтик, – ну, Хучик, действуй!

Мопс осоловело глянул на качающийся перед мордой сыр, икнул,и все съеденное ранее оказалось на ботинках Бори.

– Это что такое! – взвизгнул постановщик.

– Пережеванный Хучем «Эдам», – мирно сообщилая, – говорила же, не давай ему больше!

– Ладно, – бормотал Боря, глядя, как Ирка убиралабезобразие, – начнем сначала!

Я вспомнила, как плохо мне было после того, как я слопаланемереное количество геркулесовой каши, и решительно заявила:

– Все, с бедного Хуча хватит, он уже переполнилсяискусством.

– Все, так все, – неожиданно покладисто согласилсярежиссер. – Теперь займемся кошкой, вон той! – и он ткнул пальцем втрехцветную Клеопатру.

Сначала выстроили мизансцену. В кресло посадили меня ивелели гладить Клепу. Я старательно выполняла все требования, но Борисупостоянно что-то не нравилось. То не так улыбаюсь, то слишком размахиваюруками, то голова повернута не в ту сторону… Клеопатра вначале сидела тихо, нопотом ее тело напряглось, а из груди стало вырываться нервное урчание.

– Боже мой, – в очередной раз возмутилсярежиссер, – ну неужели так трудно! Элементарщину прошу, дай сюда киску.

Он вырвал из моих рук Клеопатру.

– Не надо, – сказала я, – не трогай кошку!

Борис вздернул бровь:

– Почему?

– Она нервничает.

– Ой, не могу, – засмеялся постановщик, – нуи пусть! И потом, ты ошибаешься, киска урчит.

Очевидно, у Бориса никогда не было кошек, потому что все,кто держит дома это существо, знают: киски издают урчание не только в моментудовольствия. Очень часто подобный звук вырывается из них на пике нервногонапряжения.

– Давай, – сердито заявил Боря, – смотри, какнадо!

Он плюхнулся в кресло. Кошка попыталась удрать, но режиссерс силой прижал ее к себе.

– Ну уж нет, лежи!

Клепа забила хвостом.

– Отпусти ее, – дружески посоветовала я, –она злится!

– Вовсе нет, хвостом виляет!

Я вздохнула, Борис ошибается, это собака вертит нижнейчастью позвоночника от радости и дружелюбия, кошка же начинает дергать хвостомот раздражения, и сейчас Боре мало не покажется.

– Вот так, – торжествующе объявил режиссер, –голову налево, лапки направо, хвост вверх и аккуратно… Ой, что такое?

Я попыталась скрыть усмешку. Наша Клеопатра – необыкновеннаякиска. Она появилась в доме раньше всех животных. Еще не было в помине Черри,Банди, Снапа, Хуча и Жюли. Не взяли мы еще и Фифину, а, если сказать честно, несобирались вообще никого брать. Но однажды, холодным декабрьским вечером, я,тогда еще нищая преподавательница французского языка, брела домой послеочередного рабочего дня. Вернее, где-то около десяти вечера я вышла из квартирыодного из своих учеников и наткнулась на крошечного котенка, лежащего наступеньках. Несчастное существо громко плакало, оно замерзло и хотело есть.Думая, что кошечка невесть как выползла из соседней с моим учеником квартиры, япозвонила в дверь. Высунулась тетка, за ней выплыл запах жирных щей, сваренныхна свинине, просто удар по организму, а не супчик.

– Надо-то чего? – спокойно поинтересоваласьона. – Или ищешь кого?

Шел 1987 год, и москвичи еще не успели стать тотальноподозрительными.

– Ваша кошечка?

Баба покачала головой и ткнула пальцем в потолок.

– У Райки квартиру жильцы снимали, с дитем. А сегодняуехали, видать, надоел им котенок, вот и кинули.

– Что же делать? – растерянно спросила я.

– А ничего, – мотнула «химической» головойбаба, – на помойку снесть!

– Там мороз, замерзнет.

– Ну и хрен с ним, – ответила, зевая,тетка, – кому он нужен!

– Может, себе оставите, смотрите, какойхорошенький, – пробормотала я.

Бабища замахала руками.

– Да ты че? Ремонт только сделали! Обои обдерет, зассытвсе…

– Умрет ведь…

– Себе забирай, коли такая жалостливая, – буркнулабаба и захлопнула дверь.