– Куда ты хочешь поехать, госпожа? – спросилВолкодав, когда городские ворота и большак с вереницами гружёных возов осталисьпозади.

– К Туманной Скале! – обернувшись, ответилакнесинка. И пояснила: – Оттуда видно море, острова и весь город. Я давнотам не была.

Волкодав поймал себя на том, что любуется ею. Она сидела вседле уверенно и прямо, глаза сверкают, нежные щёки разрумянились от солнца исвежего ветра, маленькие руки крепко держат поводья стремительной кобылицы…Можно представить себе, какова была её мать-воительница. Волкодав покачалголовой и сказал:

– Нет, госпожа. Больно далеко, да и место глухое.

Чистый лоб кнесинки от переносья до серебряного венчикаперечеркнула морщинка: телохранитель отказывался повиноваться!.. Стало быть,случается и такое. Серые глаза неожиданно разгорелись задором:

– Моя Снежинка быстрей… Поскачу, не догонишь!

Волкодав смотрел на неё без улыбки.

– Может, и быстрей, госпожа, – сказал он наконец.

Кнесинка покосилась на аркан, висевший у него при седле. Онавидела, как он его бросает. Она вздохнула:

– Ты, Волкодав, видать, мне жизнь спас для того, чтобыя сама удавилась… Ладно, там дальше на реке славная заводь есть, да и городвидать…

Венн кивнул и тронул пятками жеребца.

Место оказалось действительно славное. Травянистую полянкуна возвышенном речном берегу окружали могучие старые сосны, разросшиеся наприволье не столько ввысь, сколько в ширину. Да, хорошее место. И вплотнуюнезаметно не подберёшься, и издали не больно-то выстрелишь.

Под берегом, за узкой полоской мелкого песка, лежалапросторная заводь, едва тревожимая ветерком. Длинный мыс, по гребню которого вряд, точно высаженные, стояли одинаковые деревья, отгораживал заводь отстремнины. В тёмном зеркале, отражавшем небесную синеву, лежали белые звёздыводяных лилий. А вдали и правда виднелись гордые сторожевые башни стольногоГалирада.

Волкодав спешился сам и снял с седла кнесинку. При этом оннесколько мгновений держал её на весу и успел подумать: совсем не тяжела наруках, даром что полнотела…

– Снежинку не привязывай, – велела ЕленьГлуздовна. – Она от меня никуда.

Ласковая кобылица доверчиво сунулась к нему, когда он взялеё под уздцы. Волкодав всё-таки привязал её, но на длинной верёвке, чтобы моглаи травы себе поискать, и поваляться, и в воду войти. Серку такой свободы недосталось. Славный жеребец и так уже начал красоваться перед тонконогойСнежинкой. Пускай охолонет. Волкодав увёл его на другой конец прогалины иоставил там, утешив кусочком подсоленного хлеба. И вспомнил: венны всегдаставили жеребцов и кобылиц у клети, в которую удалялись молодожёны. Нарочнозатем, чтобы кони призывно ржали и тянулись друг к другу, приумножая людскуюлюбовь…

– Что творишь!.. – встретила его кнесинка, ужесидевшая на разостланной попоне. – Я же сказала, она от меня никуда!

Волкодав почти ждал, чтобы она поспешила освобождатьлюбимицу, но кнесинка осталась сидеть.

– Может, и так, госпожа, – сказал он. – Еёмогут испугать. Или попробовать увести.

Кнесинка досадливо вздохнула, отвернулась и стала смотретьна реку и город.

…Негоже, хмуро думал Волкодав, обегая настороженным взглядомредкие сосны, заводь и деревья на мысу. Позвала бы с собой подружек, дочекбоярских или хоть няньку. Было бы с кем и побеседовать, и поиграть, да ведь истыд оградить, если придёт охота купаться… Венны испокон веков лезли в реку всевместе, мужчины и женщины, и ничего непристойного в том не находили. Волкодавзнал, что сольвенны судили иначе.

…А десяток отроков как раз встал бы за соснами, чтобы никтонедобрый на семь перестрелов приблизиться не сумел…

– Ты всегда такой… как лук напряжённый? – спросилавдруг кнесинка. Оказывается, она наблюдала за ним, рыскавшим глазами кругом.

Волкодав ответил:

– Всегда, госпожа, когда кого-нибудь стерегу.

Она похлопала по расстеленной попоне рядом с собой:

– Что стоишь, сядь.

Волкодав сел, но не рядом, а напротив – спиной к реке, лицомк лесу. Из воды всё же навряд ли кто выскочит. Мыш слез с его плеча иотправился ловить кого-то в лесной мураве.

– А простым боем ты драться умеешь? – спросилакнесинка Елень. – Без оружия, одними руками?

– Умею, госпожа, – кивнул он. – Да ты видела.

Кнесинка решительно посмотрела ему прямо в глаза:

– Научи меня, Волкодав.

Ну вот, опять за своё, вздохнул он про себя. Ему совсем неулыбалось попасть, как зерну на мельнице, между бегуном и поставом. Вслух онсказал:

– Боги не судили женщинам драться, госпожа. Их мужчиныдолжны защищать.

Она смотрела на него, как сердитый маленький соколёнок.

– А не случилось рядом мужчины? А ранят его или,сохрани Боги, вовсе убьют?.. Совсем не мочь за себя поcтоять, плакать только? Умолять?..Одну такую послушали!..

Волкодав отвёл взгляд. Кнесинка была права. И всё-таки…

– Если хочешь, госпожа, я тебе покажу, каквырываться, – проговорил он неохотно.

Начало было положено.

– Покажи!

Волкодав обхватил правой рукой своё левое запястье:

– Когда схватят, люди обычно вырываются вот так… –он потянул руку к себе, – …а надо вот так. – Он наклонил сжатый кулакпрочь от себя, одолевая сопротивление одного пальца вместо четырёх.

Кнесинка Елень попробовала сделать то же и убедилась, в чёмвыгода. Она поджала скрещённые ноги и наклонилась к нему:

– Ну, держи, вырываться стану!

Волкодав взял её за руку. Кнесинка высвободилась однимловким движением, без ошибки повторив показанный приём. Потом, правда, онапосмотрела на свою руку и нахмурилась. Венну неоткуда было знать, о чём онадумала. А думала она о том, что осторожные пальцы телохранителя были способнызапросто превратить её руку в кисель. И вряд ли спас бы даже створчатыйсеребряный браслет в треть вершка толщиной, застёгнутый на запястье. Она спросила:

– А если… не вырваться? Тогда что?

– Если свободна вторая рука, госпожа, бей в глаза.

Он объяснял ей, как покалечить, а то и убить человека, иговорил спокойнее, чем другие люди – о том, как лучше варить мясную уху.Кнесинка поневоле содрогнулась, а он ещё и предложил:

– Попробуй, госпожа.

Её решимость учиться таяла, как снег по весне. Она поднеслабыло руку, но тут же уронила её и замотала головой:

– Не могу… страшно.

– Страшно, – кивнул Волкодав. – Решитьсянадо, госпожа. Промедлишь, сама пропадёшь.