Короткая заметка о чёртике-вахтёре, который пропускает отдельные мутации, но задерживает квадриллионы других, не удовлетворила Одинцова. Он принял душ, вернулся к компьютеру и нашёл в сети книгу самого Азимова. В оригинале рассуждения автора уже не выглядели детским лепетом, а приближались к тому, что говорили на конгрессе Шарлемань и Кашин.

Живые организмы используют солнечную энергию, чтобы поддерживать своё существование и размножаться. При этом повышается энтропия – мера хаоса Вселенной.

Живые клетки передают свои свойства из поколения в поколение, копируя гены. Копирование должно происходить с идеальной точностью. Однако ДНК состоит из миллиардов пар нуклеотидов, а клетки с момента их возникновения на Земле продолжают непрерывно делиться миллиарды лет. При таком колоссальном числе повторов копирования неизбежно возникают случайные ошибки – мутации.

Столь сложное химическое соединение, как ДНК, имеет гораздо больше возможных путей для упрощения, чем для усложнения. Поэтому любая мутация за редчайшим исключением ведёт не к лучшему результату, а к худшему. Новая клетка, где произошла ошибка хотя бы в одной паре нуклеотидов, теряет какую-то способность, которая была у родительской клетки.

Азимов сравнивал мутации с попыткой ремонтировать часы при помощи молотка. Скорее всего, хрупкий механизм от ударов будет безнадёжно повреждён, а не вернётся в рабочее состояние.

Мутация к худшему повышает энтропию. Беспорядок растёт. С каждой ошибкой первоначальный геном стирается всё больше. Копии клеток всё меньше похожи на оригиналы. Состоящий из них организм с каждым поколением всё сильнее отдаляется от родительского. Это путь вырождения, который ведёт к смерти.

Приток солнечной энергии только ускоряет мутации. Однако живые организмы, в том числе человек, не погибают – и наоборот, становятся всё более сложными и адаптированными. Жизнь развивается от одноклеточных существ к многоклеточным и так далее. Это – эволюция, которая препятствует росту энтропии, отодвигая момент наступления генетического хаоса и гибели жизни.

Чарльз Дарвин считал, что эволюция – результат естественного отбора. А на помощь Азимову пришёл демон Дарвина, способный выбирать из всех возможных мутаций только те, что ведут к расцвету вида – и помогают оптимальным образом приспособиться к среде обитания. Одинцов оценил шутку писателя насчёт верблюда, которому не нужны лучшие в мире плавники: такая мутация бесполезна.

Демон Дарвина мешает развиваться мутациям, которые ухудшают способности живого существа к защите, борьбе за пищу и продлению рода, – то есть демон отдаляет его гибель. Таким образом, естественный отбор мутаций постоянно повышает жизнеспособность организма.

Однако в этом таится подвох. Чем лучше существо приспособлено к определённой среде, тем больше оно зависит от изменений этой среды. Малейший сдвиг может привести к вымиранию вида. Как остаться в живых? Либо выбрать особенно устойчивую среду обитания, не подверженную изменениям, либо стать универсальным. То есть адаптироваться, но не бесповоротно, – и сменить среду на новую, если в старой что-то пойдёт не так.

«Человек приспособлен к своей среде и успешно конкурирует в ней с другими видами, – рассуждал Шарлемань за очередной рюмкой арманьяка. – Но наша среда недостаточно стабильна, поэтому… Помните эпизод с Негоро у Жюля Верна? Он сообразил, как отклонить стрелку компаса, и незаметно для всех провёл корабль другим путём. – Учёный мельком взглянул на Дефоржа. – Бог знает, куда ведёт эволюция, мне это неизвестно. Я знаю другое: человек по-прежнему очень уязвим и в первую очередь – смертен. Меня не устраивает маршрут, выбранный демоном Дарвина. Я вижу другой путь развития человечества, поэтому манипулирую с компасом, как Негоро…»

Сейчас Одинцов припомнил эти слова, и его мысль плавно скользнула с научных абстракций на земную конкретику. Шарлемань привёл пример из «Пятнадцатилетнего капитана». Книга стала причиной обиды Леклерка на Еву и Мунина, которые говорили об авторе без должного уважения. Одинцов мог понять, почему два француза с трепетом относятся к Жюлю Верну: это их литературный классик, они росли на его романах. Непонятным оставалось повышенное внимание Шарлеманя к Леклерку.

Они соотечественники, но Дефорж тоже француз, а его учёный едва терпел. И даже с французскими коллегами Шарлемань держался высокомерно. Капитан яхты для него – всего лишь таксист, который доставил пассажиров. Обслуживающий персонал. Непохоже, чтобы Шарлемань и Леклерк были знакомы раньше. Капитан попал в клинику случайно. Тогда в чём причина внезапной симпатии? Для неё маловато имени, которое к тому же взято не в честь генерала Леклерка, а в честь боевой машины. Шарлемань предложил Одинцову выбрать бутылку для капитана не из сентиментальности: это старинный господский обычай – награждать смышлёного слугу. Но почему вдруг такой сноб отправляет Леклерка на дорогущее обследование и тем более приглашает за свой стол? Не мог Шарлемань унизить себя и гостей. Тогда почему он повысил статус Леклерка?

Капитану не позволили остаться на яхте и перевезли в клинику вместе с пассажирами. Это понятно: причал – охраняемая территория и так далее, уровень пациентов требует соответствующего уровня безопасности. Но знаменитые политики, звёзды эстрады, министры и владельцы транснациональных компаний не путешествуют в одиночку ни по воде, ни по суше, ни по воздуху. Их сопровождают личные пилоты, водители, секретари, менеджеры, повара, охранники… Для приезжего персонала на острове предусмотрена жилая зона. И Леклерку тоже полагалось дожидаться в этой зоне своих пассажиров. «Капитану предстоит коротать время…» – начал говорить Шарлемань при встрече, однако запнулся, когда Леклерк назвал своё имя, и проявил неожиданный интерес при упоминании Иностранного легиона.

Более того, учёный тут же попросил капитана вспомнить конкретную статью Кодекса легионера – то есть он хорошо знал, о чём спрашивает. Одинцов напряг память: «Все легионеры любого гражданства, расы и вероисповедания – братья по оружию и члены одной семьи». После этих слов Леклерка отношение Шарлеманя к нему резко переменилось. Из обслуживающего персонала капитан превратился в одного из гостей.

Что-то было не так с учёным, который строит козни демону Дарвина, изменяет направление эволюции человека и при этом связан с Иностранным легионом. Одинцов потянул из пачки очередную сигарету и открыл в компьютере сборник меморандумов.

– Демон, говоришь? – обратился он к портрету Шарлеманя на мониторе. – Сейчас поглядим, какой ты демон.

Глава XXXVI

Ева нежилась в ванне.

Выезжая из Сиануквиля, она не предполагала где-то ночевать и оставила сумку-несессер в отеле: каждый из троицы обычно держал при себе только документы, телефон и компьютер. Но в апартаментах для дорогих гостей Шарлеманя было предусмотрено буквально всё.

Ева первым делом обследовала свой номер, в отличие от нелюбопытного Одинцова. Особенное впечатление произвела на неё ванная комната: вычурные золотые светильники на матово-розовых мраморных стенах, резные каменные рамы огромных зеркал, пол в древнеримской мозаике и чуть выступающая над его поверхностью овальная чаша