Дефорж слушал, глядя исподлобья, и Ева постаралась разрядить обстановку.

– Это не допрос, – мягко сказала она. – Нас интересуют мнения всех, кто может пролить свет на гибель Бутсмы и Моретти.

– Не понимаю, как эта парочка может быть связана с Пон-Сент-Эспри, – проворчал Шарлемань, возвращаясь на место.

– Когда возникает вопрос, надо искать на него ответ, а не обсуждать, откуда он взялся, – повторил Дефорж недавние слова Евы, и она поспешила привлечь внимание Шарлеманя, пока учёный снова не вспылил.

– У пациентов Моретти были похожие симптомы. Она мечтала создать препарат из особенного сочетания вирусов и дать ему своё имя – Алессандра. Вы ведь до переезда в Камбоджу работали во Франции?.. Видимо, ваши сотрудницы были француженками. Они могли мечтать о том же. Кто-нибудь из них носил имя Беатрис, Изабель, Анна-Мария, Доминик или Габриэль?

Брови Шарлеманя снова удивлённо поползли вверх.

– Интересная логика… Конечно, у меня были такие сотрудницы. Но закон запрещает разглашать личные данные. Если вам нужна эта информация, потрудитесь получить её официальным путём. Полицейский запрос, постановление суда… Не представляю себе, как это делается. Вам виднее.

– Как складывались ваши отношения с Бутсмой до тех пор, пока вы не переехали в Камбоджу? – вступил в разговор Одинцов.

– Никак. Мы не были знакомы.

– Странное дело. Он знаменитость, работал на вашего отца, но вы его не знали? Верится с трудом.

– Вы невнимательно слушаете. – К Шарлеманю вернулось обычное высокомерие. – Я знал о существовании Бутсмы, следил за его исследованиями, но мы не были знакомы, поскольку при жизни отца я не бывал в клинике.

– Зато Бутсма часто появлялся в Европе, – заметил Мунин. – Читал студентам лекции, выступал на конференциях… Неужели вы с ним ни разу не столкнулись?

– Мсье Шарлемань до переезда в Камбоджу не участвовал в конференциях, – сообщил троице Дефорж.

Все вопросительно взглянули на Шарлеманя, который любовался рюмкой, вертя её в длинных пальцах.

– Верно, – кивнул он. – Я только публиковал результаты своих исследований и не выступал публично.

– Ну да, вы же не нуждаетесь в публике, потому что не артист и не женщина, – улыбнулась Ева. Она повторила фразу, оброненную Шарлеманем во вчерашнем разговоре, и учёный улыбнулся в ответ.

– А вы злопамятны… Мой отец был блестящим лектором. Он увлёк своими идеями добрую половину тех, кого вы видели на конгрессе. Двадцать пять, тридцать, сорок лет назад… Представьте себе, это последователи отца, хотя идут очень разными путями. А он в последние годы жизни стал уставать от дальних перелётов, от суеты – и сосредоточился на работе в клинике. Если бы я поспешил занять его место, у нас возникла бы странная конкуренция. Мы работали в близких направлениях и обменивались результатами. Отец использовал их для решения прикладных задач, а я занимался фундаментальными… Большинству исследователей приходится часто напоминать о себе, чтобы не лишиться финансирования и получать новые гранты. Мне денег хватало. Я просто публиковал результаты, когда считал нужным.

Мунин продолжал держаться своей темы.

– Вы говорите, что следили за исследованиями Бутсмы. Почему? Он тоже работал в близком направлении?

– И да, и нет, – пригубив напиток, ответил Шарлемань. – Бутсму по понятным причинам интересовала регенерация за счёт подавления иммунитета. Он хотел вернуть себе ноги. Не копию на биопринтере напечатать, а восстановить настоящие. Мы оба экспериментировали с саламандрами, но круг моих интересов намного шире. К примеру, меня очень занимает изумрудная элизия. Видели в аквариумах? Такой зелёный моллюск, вроде древесного листочка размером с половину ладони…

– Универсальный солдат, – поддакнул Одинцов.

– Почему солдат?

На лице Одинцова отразилось лёгкое смущение.

– Я точно не запомнил… По-моему, элизия умеет заряжаться энергией от солнечного света, ей корм не нужен.

– Ах, вот вы о чём… Да, элизия добывает из водорослей хлоропласты. По сути, она встраивает гены растений в свою ДНК и за счёт этого получает способность к фотосинтезу. Солдат, говорите? Хм… Никогда не задумывался.

– Зря, идея лежит на поверхности, – осмелел Одинцов. – Солнце встало, бойцы зарядились – и в атаку. Если взрывом оторвёт ноги – не проблема, новые вырастут. Если кишки вывалятся – их просто сгребают обратно…

Ева поморщилась:

– Можно без натурализма?

– Это профессиональная деформация, – успокоил её Шарлемань. – Военные видят мир по-своему… Но всё не так просто даже в теории. Новая генетика подразумевает новые отношения с окружающей средой. Новые участки ДНК могут оказаться беззащитными перед вирусом, который не представлял угрозы для организма со старым набором генов. Заранее угадать слабое место невозможно, а когда оно само проявит себя, приходится искать защиту.

– И роль Всевышнего уже не выглядит такой соблазнительной, – язвительно добавил Дефорж, тоже перешедший под шумок на крепкие напитки.

Шарлемань взглянул на него с презрением.

– Я не претендую на роль Всевышнего. Уровень возможностей человека – демон Дарвина.

Глава XXXV

– Демон… У этого демона профессиональная деформация покруче моей, – ворчал Одинцов себе под нос, когда после затянувшихся посиделок стюарды проводили компаньонов к апартаментам.

Он не стал осматривать номер. Какая разница, как выглядит жилище на одну ночь? Хотя Шарлемань и правда принимал дорогих гостей по высшему разряду: кроме ванной комнаты, в апартаментах уместились гостиная с барной стойкой, кабинет и спальня. Одинцов прихватил из холодильника в баре бутылку минеральной воды, для порядка отправился в кабинет, сел в глубокое кожаное кресло на колёсиках, подкатился к массивному столу, пахнущему тиковым деревом, включил настольную лампу в форме танцующего божества с абажуром в поднятой руке, вытащил из дорожного рюкзачка макбук и, закурив, поинтересовался у всезнающего интернета, что это за зверь такой – демон Дарвина.

Совокупность генетической информации человека (геном) записана в двойной спирали ДНК, которая представляет собой определённую последовательность из 3.1 млрд пар нуклеотидов.

Как и любое живое существо, человек мутирует, чтобы наилучшим образом приспособиться к среде обитания. Каждая мутация – это изменение в геноме.

Все мутации равновероятны, то есть организму необходимо перебрать 3.1 млрд вариантов, прежде чем он закрепит в ДНК единственную «нужную» мутацию. Но каждый вариант даёт 3.1 млрд вероятных продолжений; у каждого такого продолжения есть ещё 3.1 млрд вероятных продолжений, и т. д. Для простого перебора всех вариантов уже на первой сотне мутаций не хватит времени существования Вселенной.

Поскольку человеческий вид существует несоизмеримо меньший срок и при этом благополучно приспосабливается к окружающей среде, очевидно, что некий механизм разрешает лишь «нужные» мутации и отсекает миллиарды миллиардов остальных.

В 1963 году знаменитый писатель-фантаст, по специальности биохимик, выдающийся популяризатор науки Айзек Азимов объяснил это с помощью мысленного эксперимента. Разрешительный механизм, определяющий стратегию развития человеческого вида и вообще любых живых существ, Азимов назвал «демоном Дарвина» в честь автора теории естественного отбора.

Демон умеет определять наилучшую мутацию и позволяет ей