Эми обшаривает глазами мое туловище, распростертое на постели. Переворачиваюсь на живот, чтобы скрыть эрекцию — ту самую, с которой вчера заснул.

— Объясни ей, Гилберт, как нужно строить отношения с парнями… открой ей истинную мужскую природу. Теперь, когда у нее ровные зубки, я опасаюсь худшего.

— Ладно-ладно, я с ней поговорю.

Эми не умолкает, и, чтобы заглушить этот бубнеж, я кладу голову на матрас и накрываю подушкой. Да еще поплотнее прижимаю сверху, пока сестра не уходит.

Первым делом надеваю какие-то трусы и красную с желтым футболку с логотипом универа штата Айова (это альма-матер Дженис). Чтобы отлить, вынужден задержать дыхание: после Эллен туалет провонял блевотиной и пивом. Иду дальше по коридору и стучусь к ней в дверь.

— Открыто.

— Привет, Эллен.

Моя сестрица лежит на своей розовой постели; опухшая физиономия облеплена волосами. Читает «Нэшнл джиогрэфик». Добрейшим голосом спрашиваю:

— Когда это ты пристрастилась к таким изданиям?

— Да вот только что.

— Так и за умную недолго сойти.

— А ты никому не говори.

— Люди растут. Твой выбор литературы подтверждает мою теорию, что люди растут.

— На самом деле я не читаю. Я картинки смотрю.

И правда, перелистывает страницу за страницей.

— Для меня большое облегчение, что ты на самом деле не читаешь.

Отбрасывает с лица волосы. Не хуже меня знает, зачем я пришел к ней в комнату, и сейчас мы оба просто играем в молчанку.

— Господи! — Эллен, скорее всего, говорит это с единственной целью: оттянуть начало разговора.

— Что такое?

— Ты глянь.

Показывает мне две фотографии представителей какого-то первобытного племени, затерянного в Африке или неведомо где. На первой изображен мужчина с огромным желтым кольцом в носу.

— Ой, — говорю я.

— Ты вот сюда посмотри.

На второй — пятерка женщин с младенцами. Женщины по пояс голые, стоят на берегу и вручную стирают белье, и у каждой груди свешиваются до самой воды.

— Представляешь?

Я пожимаю плечами.

— Такой журнал есть в каждой библиотеке. У этих теток ни стыда ни совести. Я бы постеснялась.

— Кстати, о стыде и совести…

Эллен умолкает и с прищуром смотрит на меня, как будто хочет прожечь у меня в башке дыру.

— Мне на самом деле по барабану, Гилберт.

— Тебе всего шестнадцать. Ты — несовершеннолетняя, и ты не…

— Вы правы, отец!

Отвожу глаза и тихо говорю:

— Я тебе не отец. И не хочу им быть.

— Однако же очень стараешься. Не вздумай меня отчитывать! У меня один отец, и если он не захотел дождаться моего появления на свет, значит так тому и быть! Но ты не сможешь занять его место! — Эллен побагровела, на шее вздулись вены. — Вчера мама чуть не умерла. Я нашла утешение в кругу своих друзей-христиан! Да, мы немного выпили, и что такого?! Я тебя ненавижу. Ненавижу моего тупого брата, который возомнил себя отцом! Ненавижу свою семью!

Я шепчу:

— Ты в этом не одинока.

— Что? Что вы сказали, папочка?

— Я сказал: «Не думай, что ты одна тут знаешь, что такое ненависть».

Это сбивает Эллен с толку; я успеваю развернуться и выйти из комнаты.

— Дверь закрой, сделай одолжение.

Оставляю дверь открытой настежь. Прохожу мимо Арни: этот замарашка поджидает в коридоре.

— Давай, — говорю, — порезвись.

Арни врывается в комнату и запрыгивает на Эллен сверху.

— Арни, иди отсюда! Ты мне всю постель перепачкал! Арни!

Снизу мама стучит кулаками по столу с криком:

— Где мои медово-ореховые хлопья? Где мои медово-ореховые хлопья?

Из ванной орет Эми:

— Мама, одну минутку.

В кухне нахожу самую большую салатницу в цветочек, высыпаю туда полкоробки хлопьев, заливаю галлоном молока, отношу в столовую и жестом заправского официанта ставлю перед мамой.

— Скажи на милость, Гилберт, с каких пор ты стал любить мамочку?

— Откуда это видно?

Мама переключает каналы, Эми вспыхивает, Арни наверху продолжает терроризировать Эллен.

Завожу пикап и понимаю, что пора на заправку. Еду на дальнюю, к Дейву Аллену, потому что сегодня сил нет слушать звяканье или бряканье — я просто лопну.

— Здорово, Гилберт, — говорит он с зубочисткой во рту.

Некоторым зубочистка придает умный вид. В частности, Дейву.

— Здорово, Дейв. Что у тебя за праздник?

— Вчера региональный управляющий нагрянул. Бухгалтерию, видишь ли, проверял. Оценивал весь процесс.

— И какова оценка?

— Остался доволен.

— Молодчина, Дейв. Рад за тебя. Я знаю, региональный менеджер — это важная шишка. Влиятельная личность.

— Ну, как бы да, в своем роде.

Бак полон; плачу пятнадцать долларов шестьдесят два цента, под расчет. Включаю зажигание, Дейв подходит к окну и говорит:

— Гилберт, ты не дал мне сказать.

— Я тебя очень внимательно слушаю.

Он собрался с духом — и тут я слышу, кто-то сигналит. Смотрю — это «фольксваген»-жук, а в нем Мелани. Отчаянно машет — езжай, дескать, за мной.

— В другой раз, Дейв, — перебиваю я.

Пристраиваюсь за Мелани. Выезжаем из города на тринадцатое шоссе, и, когда она сворачивает на кладбище, притормаживаю. Из пикапа слежу, как она возлагает цветы на свежую могилу мистера Карвера. Парик у Мелани сполз набок, и, направляясь к моему пикапу, она изо всех сил старается держаться максимально прямо. Опускаю окно; она улыбается, и я замечаю, что сегодня утром у нее немного размазалась помада.

— Гилберт. Ох. Не могу. Прийти. В себя.

Смотрюсь в ее зеркальные очки и стараюсь забыть алые разводы у нее на губах.

— Мне его не хватает, — говорит она. На миг приподняв очки, Мелани утирает слезы. Глаза покрыты красной сосудистой паутинкой, под ними набрякшие лиловые мешки. — Ты должен знать еще кое-что. Мы с Кеном были. Любовниками.

— Не может быть! — Изображаю изумление.

— Представь себе, Гилберт. Он меня понимал. Он меня утешал. Надеюсь, ты понимаешь. Ты ведь тоже переживаешь личную потерю. Я права?

— У меня все в порядке.

— Но по ночам наверняка страдаешь.

Напускаю на себя озадаченный вид, морщу лоб, как бы говоря: «Ума не приложу, о чем вы».