Ко мне присоединяется Эми; говорю:

— Ты посмотри, какие тучи.

— Видел бы ты Лэнса…

— Вероятно, — перебиваю я, — имеет смысл выставить Арни на улицу: пусть его хотя бы дождем окатит.

— Вероятно, — соглашается она, когда я уже сажусь в пикап. — Тебе бы понравился большой экран.

Тут Эми умолкает. Мой скучающий вид и небрежная поза говорят сами за себя. Только она открывает рот, как я поворачиваю ключ зажигания и включаю заднюю передачу. Сдаю назад; сестра провожает меня взглядом — только сейчас, как я вижу, до нее что-то доходит.

Уезжаю.

Захожу в «Хэппи-ЭНДору» за утренним сикс-пэком пива. Но когда Донна, еще не поздоровавшись, спрашивает, видел ли я его и не чудо ли, как он хорош, мне остается только развернуться на каблуках и уйти без единого слова.

В магазине торговля идет бойко, и сам мистер Лэмсон, судя по всему, в прекрасном расположении духа; тем временем собирается дождь. Набегают мрачные тучи, но все разговоры по-прежнему только про Лэнса.

Около полудня мимо магазина проезжает большой оранжево-синий грузовик. Отвлекаясь от работы, смотрю, как уезжает имущество Карверов. За ним следует карверовский автофургон, под завязку набитый кое-как упакованными коробками. Я с трудом удержался, чтобы не припустить бегом за ее машиной.

Мистер Лэмсон вовсю улыбается и по обыкновению хлопочет вокруг покупателей, словно это самые важные личности на свете. Он машет мне рукой:

— Сейчас моло́чку привезут. Будь добр, подготовь место для молока, ладно?

Направляюсь к синим ящикам. Сначала подталкиваю обезжиренное к имеющемуся обезжиренному и отодвигаю цельное от нежирного. Молоко всегда навевает мне мысли о матери; возможно, такая ассоциация очевидна, но, когда я представляю, как мои губы тянутся к ее соску и она кормит меня грудью, мне становится тошно.

Фотография Лэнса — та, что висит под часами с символикой «Чудо-хлеба», — смотрит на меня сверху вниз. Подумываю ее украсть, перевязать ленточкой и выбросить в мусор. Прежде я не видел, чтобы мать так сильно кем-то гордилась и восхищалась, как нынче Лэнсом.

Привезли молоко. Выполняю положенную работу и собираюсь домой. Из-за туч, лилово-черных, тяжелых от влаги, день смахивает на вечер.

Еду с работы и думаю: куда себя девать? Были какие-то планы, но теперь их уже и планами не назовешь. Мельком смотрю в зеркало заднего вида и замечаю Бекки: машет то одной рукой, то другой, жмет на педали, старается меня догнать. Даже не думаю останавливаться. Давлю на газ, набираю скорость. Но Бекки не сдается. Понимаю, что рано или поздно она все равно меня достанет: либо внезапно позвонит, либо появится там, где меньше всего ее ждешь. Поэтому торможу. Она прижимается к борту моего пикапа. Опустив стекло, ожидаю услышать судорожное дыхание, но нет, дышит ровно.

— Напрасно ты…

— Я в хорошей форме.

— Ну-ну. Дождь, — говорю, — собирается.

— Вижу. Классно, да?

— Гонять на велике под дождем — не лучшая идея.

— Ладно. Как скажешь, Гилберт, — говорит Бекки, словно знает обо мне нечто такое, чего не знаю я сам. — Ты расстроен.

— Я? Нет. Ни разу.

— Это из-за Лэнса. Вчера вечером тебя разобрала досада, мм?

— Было бы из-за чего, — отвечаю я.

Она не сводит с меня взгляда. Стараюсь не смотреть ей в глаза. Она посмеивается. Видимо, ее позабавила как выходка Лэнса, так и моя реакция.

— Ты не Лэнс, Гилберт. И слава богу, что ты — другой.

Смотрю на одометр — хочу понять, сколько уже проехал.

Бекки не унимается:

— В любом случае тебя ждет нечто большее. В этих краях. Нечто особенное и очень важное, прямо здесь. У тебя под носом.

Меня уже изрядно достает ее самодовольство, ее претензия на ясновидение — в этом во всем чувствуется фальшь.

— Гилберт?

— Ну что?

— У-у-у. Неприветливый.

— Ну что? Что? Говори уже, да я отчалю.

— Отчаливай.

— Договаривай.

Она придвигается ближе и тихо говорит:

— Не беспокойся: когда-нибудь ты уедешь из Эндоры.

— Кто хоть слово сказал про отъезд?

— Ну, это само собой разумеется. Все сейчас так поступают.

— Я — не все!

Глядя на меня, она качает головой и резко отвечает:

— Да, ты определенно не все. Но уж поверь. Придет время — и ты уедешь. Но тебе полезно кое-что усвоить.

Включаю зажигание. Отныне у этой девчонки новое имя: Холера.

— Гилберт… стой!..

— Ну что еще?

Я уже трогаюсь с места, но держу ногу на тормозе. Чтобы в любой момент умчаться. Поворачиваюсь, смотрю на нее холодным взглядом. Бекки просовывает голову в окно, ее губы — мягкие — накрывают мой рот и задерживаются надолго.

Поцелуй.

Она садится на велик. Я зажмуриваюсь, потом открываю глаза. Бекки отъезжает. Кричу: «Эй, погоди!» Не останавливается. Начинаю преследование, сигналю. Она удаляется, и я прибавляю газа. Мой пикап уже так близко, что Бекки, случись ей упасть, окажется под колесами. Слегка сбрасываю скорость. Когда ее велосипед пересекает железнодорожные пути, мне в лобовое стекло ударяет капля. Потом вторая. Потом тьма капель. Жму на тормоз и смотрю, как удаляется велосипед. Трогаю свои губы. Бекки оглядывается через плечо. Сижу в пикапе с включенным движком и не мешаю дождю заливать лобовое стекло. Капли с силой стучат по крыше и капоту, прямо как пули.

Во всей округе фермеры на радостях пляшут и возносят хвалу Господу. А где-то — где-то — сейчас находится Лэнс Додж, и блудные Грейпы собираются вернуться. Между тем одна сумасшедшая девчонка беспрепятственно уезжает на велосипеде, а тут, у переезда, под дождем остановился мой пикап, в нем сижу я и прижимаю к губам тыльную сторону руки. Ну-ну.

Включаю дворники, они попискивают, смахивая воду, и я медленно, ох как медленно еду сквозь ливень.

Шагая от пикапа к двери нашего дома, подвергаюсь дождевому обстрелу. Распахиваю дверь и вижу Эми с какой-то фотографией в руке:

— Здорово, Эми.

Она протягивает мне снимок со словами:

— Это тебе.

— По какому случаю?

Она шепчет:

— По случаю твоего отъезда.

Теряюсь. Смотрю на фото. На нем изображен молодой человек слегка за двадцать, растрепанный, с непринужденной улыбкой. Одет в клетчатую красную с черным фланелевую рубашку, в руках держит рождественскую елку — как видно, только что срубленную. Ну вылитый я, если бы я жил в пятидесятые. Это портрет моего отца.