– Прошу!

Она улыбнулась и покачала головой:

– Извини, это не для меня.

– Весь мир для тебя, – провозгласил я с пафосом.

Она попыталась меня обойти, но я, выпустив дверцу, раскинулруки широко и загородил ей дорогу. Она сказала резко:

– Прекрати.

– Не прекращу, – ответил я упрямо. – Мы должныпоговорить.

С остановки к нам начали приглядываться. У всех налицах я видел злость и осуждение, все эти неудачники ненавидят тех, кто ездитна дорогих машинах. Послышались реплики, все громче и громче, заговорили осынках чиновников, которые жируют на уворованные у народа деньги, о малолетнихбандитах.

Один мужик крикнул:

– Девушка, вы только скажите! Милицию враз вызовем!

Второй сказал еще громче:

– А номер мы запишем, запишем…

Он наклонился и сделал вид, что внимательно рассматриваетномер, хотя такой старый пень уже вряд ли помнит, как его зовут самого.Я чувствовал, что еще чуть – и, вообще-то трусливый, народ,собравшись в толпу, вот так подогреваемый выкриками, что сплачивает их, можетсделать несколько шагов в нашу сторону, и тогда мне в самом деле придетсяудирать.

Я вскрикнул горестно, упал перед нею на колени изакричал отчаянно:

– Ну прости меня, прости!.. Ну выпил я, выпил, а тут ужкак-то само!.. Ты ж сама меня послала на эту дурацкую вечеринку! Я ж хотелостаться с тобой дома, я ценю наш уют, а ты: иди да иди, нехорошо, когдаколлеги празднуют без тебя…

Она слушала, малость ошалев, зато народ на троллейбуснойостановился, прислушиваясь, начались между ними разговоры, первой подала голосженщина:

– Девушка, да простите его!.. Семью нужно беречь…

– Спасибо, – крикнул я с чувством и, не вставая сколен, попытался поймать руку Лины и поцеловать. – Прости, не будь такойжестокой! Давай сохраним семью!..

От остановки послышались нерешительные голоса:

– Да, семья… это сила…

– Девушка, да с кем не бывает…

– Простите его, вы ж сами его погнали на ту вечеринку…

– Простите парня!

– Он же не свободе радуется, а за вами бегает…

Голоса становились все настойчивее, я изображал такоераскаяние, что у меня в самом деле навернулись слезы. Одна даже выкатилась ипобежала по щеке. Лина посмотрела изумленно, вздохнула и сказала сухо:

– Хорошо. Но я проеду только в сторону универа… и то не доконца.

Обливаясь счастливыми слезами, я поймал ее руку и успел поцеловатьпальцы. Она выдернула, словно обожглась, с большой неохотой опустилась направое сиденье. Я послал благодарную улыбку собравшимся на остановке,обежал машину и, плюхнувшись на сиденье, рванул с места, пока Лина непередумала.

– Ну и актер, – сказала она с отвращением. – Какоепредставление! Тебе бы в депутаты…

– А что делать, – сказал я, – мне оченьхотелось тебя заполучить в машину.

Она слегка насторожилась.

– Зачем? Я и так оценила твою тачку. Обстановка внутриничего не добавит.

– Думаешь? – спросил я и открыл портативный бар.

Она равнодушно скользила взглядом по бутылкам с затейливыминаклейками.

– Пьешь за рулем?

– Я вообще не люблю пить, – признался янеожиданно. – Это так, для гостей….

– Для девочек, – подсказала она. – А зачем?Ты парень видный, машина шикарная. Подпаивать никого не нужно, и так любаяраздвинет ножки. Или отминетит по полной. Так зачем?

Она спрашивала холодновато, с брезгливостью хирурга,которому приходится оперировать пьяного обосравшегося бомжа, сбитого машиной втри часа ночи.

Я пробормотал:

– Ну… так принято. Ты же сама сказала, что в квартиру стаким полом и обоями не завозят шикарную мебель. Я это запомнил.

– Ценю, – ответила она несколько удивленно. – Вотуж не думала, что изрекаю мудрости. Но… ты куда едешь?

– Здесь проходной двор, – сообщил я. – Хочудоказать, что на машине быстрее, чем в объезд на троллейбусе.

Она напряженно следила, как я лавирую между домами, детскойплощадкой и супермаркетом, а когда снова выскочил на знакомую ей магистраль,заметно расслабилась.

Когда за деревьями поднялся шпиль универа, она сказаларешительно:

– Высади здесь.

Я удивился:

– Целая остановка еще!

– Мне лучше сойти здесь, – сказала она.

Я изумился еще больше:

– Ты что же, не хочешь подкатить с шиком, чтобы все твоиподружки увидели, на какой ты тачке?

Она усмехнулась одними уголками рта, произнесла уже намногорезче:

– Останови. Останови машину!

Вздохнув, я начал медленно подавать к правому краю, всевремя делая вид, что мне мешают, наконец прижался к бордюру, здесь умники егоназывают поребриком, заглушил мотор.

Лина взялась за дверцу, я сказал вдруг:

– Как насчет вечера?

Она с удивлением оглянулась, брови взлетели на середину лба,в серых глазах безмерное удивление.

– Что?.. Ах, вот ты о чем… Прости, но мне есть чемзаниматься вечером.

– А завтра? – спросил я. –А послезавтра?

– И послепослезавтра, – отрезала она. Открывдверцу, вышла, повернулась ко мне: – Спасибо, что подвез.

Я сделал последнюю попытку, чувствуя, что вообще-товыгляжу не так уж и круто, как старался:

– А вообще… выбери для меня как-нибудь свободный вечер?

Она уже с тротуара ответила резко:

– Забудь об этом. У тебя свой круг.

Я брякнул:

– Ну и что? Ты легко в него войдешь..

Кровь бросилась в лицо еще до того, как ощутил, что сказанулчто-то не то, а Лина ответила почти враждебно:

– Ни за что.

В ее холодном голосе было столько презрения, что язастыл, как превращенный в глыбу льда. Она уходила по серому вытертомутротуару, в таких же серых вытертых джинсах, и сумке за ее плечами копейкацена, и кроссовки китайские, но держится как королева, которой прийти навечеринку ко мне – вступить в говно.

Я приткнул машину перед входом в ресторан, швейцарпочтительно распахнул дверь, а метрдотель тут же заспешил навстречу.

– Слушаю вас?

– Что бы у вас перекусить? – спросил я.