Увы, этот совет был нехорош: завладев вначале несколькими областями Фессалии и Македонии, болгарин потерпел поражение от византийцев, которым помогал хан Ногай, и утратил не только свои новые завоевания, но и последние владения в Македонии, а также города Филиппополь, Станимак, Скопье, Прилепу и Полог[435].

Наверное, Карл Анжуйский был бы совершенно деморализован, если бы знал, что папа Григорий X вообще не считает целесообразной войну с Византией. Много времени пробыв на Востоке, понтифик прекрасно понимал, что попытка реанимировать Латинскую империю – иллюзорна. Греков невозможно было завоевать, но если бы Византия добровольно присоединилась к Риму, то могла бы стать бесценным приобретением и мощным союзником. Не поставив в известность Сицилийского короля, еще по дороге в Рим он написал послание Палеологу, в котором продекларировал свое горячее желание организовать церковную унию и доказывал василевсу, что сейчас – самое подходящее для этого время.

Папа намекнул в своем письме Палеологу, что не может разрешить Венеции заключить договор с Константинополем без урона своему статусу, и вообще с трудом сдерживает Карла Анжуйского, готового вторгнуться на Восток. А после напрямую предложил византийцам явиться в Лион, но не для догматических споров, а единственно для того, чтобы публично засвидетельствовать перед всем христианским миром свое подчинение Римской церкви[436].

Убежденный в том, что его письмо не останется без ответа, папа даже хотел отправить своих нунциев в Константинополь, не дожидаясь обратного послания Михаила VIII, и лишь горячие уговоры кардиналов, предложивших ему выждать время, остановили Григория X[437].

Но и для Михаила VIII Палеолога это был прекрасный шанс нейтрализовать опасность, исходящую от Карла Анжуйского, и он использовал его. Василевс ответил папе в восторженных тонах, предлагая тому даже лично приехать в Константинополь, чтобы решить все вопросы организации церковной унии. Апостолик понял, что правильно выбрал время: окруженный со всех сторон врагами, очень опасаясь нападения Карла Анжуйского, Михаил VIII Палеолог не мог отвергнуть приглашения папы прибыть на Лионский собор, хотя будущая уния означала революционный переворот в системе церковного управления Византийской империи. Но василевса не пугали столь далекие перспективы – в течение 10 лет дипломатическим оружием ниспровергая планы врагов, он надеялся, что легкие уступки в настоящем времени менее опасны для Византийской империи, чем будущая война. И с чувством своей глубокой правоты дал поручение подготовить посольство на Лионский собор.

Однако теперь Михаилу VIII пришлось решать не менее сложную задачу – убедить византийское общество и восточное духовенство в необходимости принять унию с Римом. Было ясно, что папа Григорий X не удовлетворится уклончивыми обещаниями, но потребует прямых и ясных ответов, или, вернее, выполнения своих требований. А это становилось возможным лишь при согласии священноначалия Восточной церкви с позицией василевса.

Император попытался личным примером убедить греческий епископат, но безуспешно. Была организована встреча архиереев с царем, и Михаил VIII настойчиво доказывал, что уния – ничтожнейший пустяк, который не следует воспринимать близко к сердцу; гораздо опаснее ужасы войны и грядущая перспектива утраты Константинополя. Он убеждал, что папа по праву должен называться «первым братом», приводя в пример Евангельского Лазаря, назвавшего Авраама «отцом». Право апелляции к Риму, полагал василевс, также не подлежит сомнению, как имеющее древнее происхождение и закрепленное в святых канонах. В целом, заканчивал император свою речь, разногласия между Восточной и Западной церквями ничтожны, а потому не следует бояться унии[438].

В целом он был, безусловно, прав. Правда, здесь возникали два чрезвычайно важных обстоятельства. С одной стороны, византийцы требовали проведение Вселенского Собора, поскольку, «несмотря на все величие Римской церкви, она не может сравниться со Вселенским Собором или Вселенской Церковью», – полагали они. С другой стороны, латиняне в принципе тоже были готовы пойти на это, но при условии, что Вселенский Собор лишь станет свидетелем унии Востока с Западом, акта признания византийцами власти папы и их подчинения Римскому престолу.

Ни о каком обсуждении спорных вопросов, по мнению западных иерархов, и речи быть не могло, поскольку это подрывало убеждение в абсолютной чистоте латинского вероучения. Впрочем, благодаря кипучей энергии императора и его дипломатическому искусству первоначально перечень самых основных вопросов, под которыми должны были подписаться греческие епископы, был невелик[439].

Рим пока что не ставил вопроса о латинских догматах и, главное, о Filioque – папа требовал лишь признания своего примата в Кафолической Церкви и поминания ранее остальных патриархов. Прими византийцы эти требования, и можно было считать, что вопрос с Римом улажен. По крайней мере, через некоторое время, когда Римская курия выставит более жесткие и тяжелые условия, греческие архиереи будут горько жалеть об упущенных возможностях и оценят правоту царя.

Однако в тот момент даже такие сверхмягкие условия не устраивали восточный епископат. Оставив все дела, император сосредоточился исключительно на церковном вопросе. Вновь и вновь он убеждал клир и представителей самых знатных семей, недовольных позицией василевса, что гораздо удобнее и важнее предотвратить угрозу, чем потом бороться с ней. Если латиняне вновь возьмут Константинополь, они сделаются господами не только веры и церквей – это греки уже видели по прежним примерам, – но и всего остального: жилищ, жен, имущества, детей, наконец, свободы. «Дойдет до того, что некому будет отстаивать отеческие обычаи и законоположения, равно как священные правила и догматы, но все легко извратится и уничтожится», – убеждал Михаил VIII[440]. Но все было бесполезно.

Хуже всего то, что Константинопольский патриарх Иосиф, до сих пор являвшийся верным союзником императора, на этот раз занял сторону оппозиции. Подталкивал ли его к этому греческий епископат, недовольный политикой царя, или Иосиф самостоятельно пришел к этому решению – не суть важно. По его тайному поручению хартофилакс Константинопольской церкви Иоанн Векк при встрече с царем заявил от лица всего епископата, что хотя латинян византийцы не называют еретиками, но, по сути, они – еретики.