Часто ему приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание и дать пульсу выровняться. Он уже не был мальчиком с бесконечной выносливостью, он не мог ходить и карабкаться весь день без отдыха. Но преимуществом возраста была способность переносить большую боль, принимать ее как спутницу жизни, так что лямки, стягивающие его плечи, и боль в икрах он принимал без всякой горечи.

Так он шел еще два часа, пробираясь через поле валунов и огибая зубчатые выступы песчаника, перелезая через бурелом с колючими сломанными ветвями, спускаясь по неглубоким оврагам, скользким от старых листьев, медленно пробираясь под низко свисающими ветвями. Он остановился, чтобы полюбоваться обнаженным пластом скалы, отполированным природой так, что он напоминал высеченную в камне морскую волну. Еще остановился на несколько минут из-за солнечных пятен, разбросанных по лесному покрывалу, словно желтая краска на полотне Поллока.

«Как Джексон Поллок на ходулях», – сказал он себе. Он стоял и улыбался, представляя, как полупьяный Поллок с сигаретой во рту скачет по лесу на ходулях, наполненных желтой краской и при каждом прыжке выплескивающих на полотно леса по литру или около того. «Конечно, он бы упал от первой же попавшейся ветки, – подумал Демарко, – но это нисколько бы не повредило композиции, может, даже улучшило бы ее».

Теперь он шел по непротоптанному пути, ни единой зарубки на деревьях, ни единого признака на земле, что кто-то когда-либо ходил здесь до него. Он позволил себе идти, куда вздумается, двигаясь только по интуиции: «Туда», а потом «Сюда». Его мог остановить какой-нибудь запах – это был дым от сигареты? Запах жареного мяса? Аромат жимолости? Он часто останавливался не только чтобы перевести дыхание и дать ногам отдохнуть, но и чтобы прислушиваться к разным звукам, ощущениям, идущим откуда-то изнутри, а может, идущим к нему из леса, точно он не знал. Но кто сказал, что он должен идти, пока не выдохнется? Он мог немного пройтись, потом остановиться, погреться в проглядывающем сквозь ветви солнце или обрадоваться неожиданному крошечному фиолетовому цветку, растущему между двумя камнями, затем пройти еще немного и снова остановиться, выпить воды, съесть батончик. Гора же не была бесконечной, рано или поздно он дойдет до вершины. Надо лишь перебирать ногами, вот и все. Но никто же не говорил, что это надо делать без отдыха. Даже скелеты смогли бы уважать это решение. Киша, Жасмин, Лашонда, Тара, Дебра, Церес, Кристал. Он знал, что они торопились; иногда он чувствовал эти семь пар рук у себя за спиной. Но иногда их давление ослабевало и переставало подталкивать его вперед, становилось легче, будто они гуляли вместе, наслаждаясь днем.

Иногда из темноты позади него доносился звук, похожий на девчачий смех. Иногда за ним следовало несколько шагов. А затем наступала тишина. Даже птицы не чирикали и белки не шуршали в листьях.

Ему показалось странным, что он шел вверх по склону, но не чувствовал особого напряжения. Когда он свернул с тропы, его не стали, как можно было бы ожидать, больше беспокоить насекомые – настырные комары и тихие мошки, способные противно жужжать около головы, невидимые пауки и жуки, каким-то образом залезающие на брюки, маленькие зеленые червячки, падающие с деревьев на плечи или голову.

Бесконечный, едва слышный рокот, который раньше его мучил, теперь затих. Возможно, из-за того, что он поднялся над ним? Или потому, что сейчас он шел совсем иначе, не так, как раньше. Сейчас это было совсем не похоже на его ежедневные походы в полиции, когда ему с утра до вечера казалось, что он идет против ветра, будто этот тяжелый воздух пытается удержать его. Будто он плывет против медленного течения – не такого сильного, чтобы не проплыть вперед, но достаточного, чтобы на это требовалось больше усилий. Вот так он и жил последние тринадцать лет – тащился по болоту. Но в этом лесу ближе к концу дня он шел с какой-то странной легкостью, несмотря на тяжесть рюкзака. Он знал, что скоро остановится, найдет место, где можно прилечь, и немного поспит. Но после этого ему будет несложно идти дальше. Сейчас на него не дул тяжелый ветер. Если он что и чувствовал, так это силу, которая подталкивала его вперед. Может, он просто привык к ходьбе, нашел свой ритм, плыл по течению? Что бы ни происходило, это было приятное чувство. Хорошее чувство. Он уже очень давно не чувствовал себя так хорошо.

Он решил не разводить огонь. В любом случае ему нечего было готовить, а кофе он сейчас не хотел. К тому же слишком устал. Последние двадцать минут он обходил половину акра ежевики, спускаясь и поднимаясь по крутому, глубокому оврагу, скользкому от сухих коричневых листьев сверху и влажных разлагающихся листьев внизу. Пока он добрался до вершины, у него горел каждый мускул.

Очистив от сучьев и корней небольшой, почти ровный участок земли в нескольких футах от края оврага, он расстелил брезент и спальный мешок, затем снял походные ботинки и носки, улегся и глядел наверх сквозь листья. Они уже потемнели из-за сумерек, но кое-где сквозь них пробивались тусклые звезды. Он не мог вспомнить, в какой фазе сейчас луна, но не видел никаких ее следов на полотне неба. Он прожевал несколько кусков вяленой говядины и допил первую бутылку воды.

Он мысленно вернулся на много лет назад, к тому моменту, когда его сын погиб в автокатастрофе. Демарко не чувствовал себя одиноким, не чувствовал себя разорванным на кусочки только наедине с Джейми. Место не имело значения. В машине, в его спальне, на парковке. Как мог всего лишь один человек так кардинально все изменить? Хотя Райан-младший изменил. А перед ним – Ларейн. До них никого не было. Никого. И кто же остался? Только Джейми. А теперь и это могло быть разрушено.

Если бы только она не флиртовала с этим ничтожеством. Теперь все, что раньше было добрым и чистым, стало испорченным, отравленным из-за Ричи.

А потом он сказал себе, что все это чушь. Чистота – это итог любви и доверия, а не прошлого. Конечно, в его прошлом не было абсолютно ничего чистого. Долгое время после смерти матери он не позволял себе ничего чувствовать, только гнев, страх и горе. В Панаме и затем в Штатах после Ирака он был с женщинами, но только для того, чтобы утолить физическую потребность. Другая потребность всегда оставалась с ним, острая, как копье, но он никому не позволял ее касаться. Он уже привык к своей внутренней тьме и считал, что заслужил ее, поэтому не позволял ей рассеяться, даже сомневался, что такое вообще возможно.

Все его размахивания кулаками в юности были просто ничто по сравнению с тем, чем он занимался в военной форме, и когда он уехал из этих мест, то смертельно устал от насилия. Устал от горя, страданий, одиночества и отчаяния. Ему надо было основательно подумать, что делать со своей ужасной жизнью. И вот в один прекрасный день, когда его сердце почернело от горя, он решил просто сделать то, что хочется. Он купил билет в кино, а потом очень удивлялся, что попал на фильм, который подсказал направление и цель в жизни. И после этого он был благословлен моментами чистоты только благодаря трем людям – Ларейн, затем маленькому Райану и теперь, наконец, Джейми.

«Правда в том, – сказал он себе, – что очиститься в этом мире можно только любовью. И если ты все еще недостаточно взрослый или умный, чтобы понять это, Демарко, то никогда уже не станешь».