– Уже поздно, мать, – вмешалась Шириам. – Повара, наверное, уже заждались своих помощниц.

– Мать, нельзя ли нам побыть с Мэтом? – озабоченно спросила Эгвейн. – Если ему все еще угрожает смерть…

Взгляд Амерлин был спокойным, лицо ее не выражало ничего.

– Вам есть чем заняться, дитя мое, – сказала она.

Нет, вовсе не чистку котлов имела она в виду. В чем в чем, а в этом Эгвейн была уверена.

– Да, мать.

Девушка почтительно присела в реверансе, и юбки ее коснулись юбок Илэйн и Найнив, также опустившихся в реверансе. В последний раз взглянув на Мэта, Эгвейн двинулась к выходу вслед за Шириам. Мэт все так же лежал без движения.

Мэт медленно открыл глаза и уставился на белый оштукатуренный потолок, гадая, где это он оказался и как сюда попал. Потолок был обрамлен затейливым бордюром из позолоченных листьев, а матрас у него под спиной, судя по всему, был щедро набит мягкими перьями. Стало быть, он в каком-то богатом доме. Там, где денежки водятся. Однако ответов на вопросы «где», «откуда» и «как» у него не находилось, да и вообще много чего другого в памяти не было.

Он видел сны, и в голове его обрывки и клочки сновидений все еще смешивались с воспоминаниями. И одно от другого ему не удавалось отделить. Безумные полеты и сражения, необычные люди из-за океана, Пути и Портальные камни, осколки иных жизней, причудливый калейдоскоп всяких странностей, будто явившихся из сказаний менестреля, – наверняка это все сны. По крайней мере, таковыми они должны были быть, по разумению Мэта. Но Лойал же не приснился ему, а он был огиром. В мыслях плавали какие-то обрывочные беседы, разговоры с отцом, с друзьями, с Морейн и с красивой женщиной, с капитаном корабля и с хорошо одетым мужчиной, который говорил с ним тоном отца, дающего мудрые советы. Вот это представлялось реальным. Но все это рассыпалось на куски и фрагменты, осколки кружились, перемешивались.

– Муад’дрин тиа дар алленде, каба’дрин радим, – пробормотал Мэт. Слова эти звучали лишь набором звуков, однако они пробуждали в нем… что-то.

Внизу, прямо под ним, на милю или больше по обе стороны, выстроились плотные шеренги копьеносцев, усеянные вымпелами и знаменами больших и малых городов и меньших Домов. Левый фланг его войск защищала река, правый – болота и топи. Со склона холма он наблюдал, как копейщики вступили в бой с полчищем троллоков, которые, десятикратно превышающие людей числом, пытались прорвать фронт. Копья пронзали черные кольчуги троллоков, но их шипастые секиры выкашивали в рядах людей кровавые бреши. Крики и вопли сотрясали воздух. Над головой, посреди безоблачного неба, беспощадно пылало солнце, и над рядами сражающихся поднималось жаркое марево. Со стороны врага дождем сыпались стрелы, равно поражая и людей, и троллоков. Он отозвал своих лучников, но Повелителей ужаса этот маневр не обеспокоил, поскольку они прорвали его линию обороны. На гребне позади ждала от него приказа Ближняя гвардия, и кони под всадниками нетерпеливо переступали на месте. Под лучами солнца сверкали серебром доспехи латников, равно как и броня их коней; дольше ужасную жару и духоту ни люди, ни животные переносить не могли.

Им предстоит здесь победить или же погибнуть. Он был известен как игрок; и вот самое время бросить кости. Запрыгнув в седло, он отдал приказ голосом, который перекрыл доносившиеся снизу шум и крики боя:

– Пехоте приготовиться пропустить кавалерию!

Пока команду повторяли и передавали в обе стороны вдоль по линии, к нему подъехал знаменщик, и у него над головой захлопало и затрепетало знамя Красного орла.

Внизу копейщики внезапно пришли в движение, дисциплинированно перестраиваясь: слаженно сдваивая и страивая ряды, они сужали фронт отрядов, оставляя между ними широкие промежутки. В эти проходы и хлынули со звериным рычанием троллоки – словно черный, растекающийся прилив смерти.

Обнажив меч, он воздел его высоко над головой:

– Ближняя гвардия – вперед!

Он пришпорил своего коня, и тот устремился вниз по склону. Позади загрохотала копытами атакующая конница.

– Вперед!

Он первым врубился в ряды троллоков, вздымая и обрушивая меч, и его знаменщик не отставал ни на шаг.

– За честь Красного орла!

Ближняя гвардия заполнила проходы между копейщиками, сметая троллочий прилив, отбрасывая черный поток обратно.

– Красный орел!

На него рычали получеловеческие лица, причудливо искривленные мечи стремились достать его, но он прорубался все глубже. Победить или погибнуть.

– Манетерен!

Мэт поднес ко лбу дрожащую руку.

– Лос Валдар Кьюбияри, – пробормотал он. Он был почти уверен, что понимает значение этих слов: «Вперед, Ближняя гвардия» или, быть может, «Ближняя гвардия – в атаку», – но этого не могло быть. Несколькими словами на древнем наречии, сказанными юноше Морейн, исчерпывалось его знание этого языка. Прочие же слова с тем же успехом могли быть чем-то вроде сорочьей трескотни. – Безумие! – грубо оборвал он сам себя. – Сдается мне, никакое это не древнее наречие. Тарабарщина какая-то… Та Айз Седай – сумасшедшая. Это был всего-навсего сон.

Айз Седай. Морейн. Внезапно он заметил, что запястья его слишком тонки, а кисти костлявы, и уставился на свои руки. Он болен. Болезнь как-то связана с кинжалом. С кинжалом, рукоять которого украшена рубином, и с давным-давно погибшим, пораженным порчей городом под названием Шадар Логот. Все это было каким-то смутным и далеким и совершенно никакого смысла не имело, но он знал, что это был не сон. Эгвейн и Найнив везли его в Тар Валон для Исцеления. Это он еще помнил.

Мэт попытался сесть, но завалился на спину: он был слаб, как новорожденный ягненок. С трудом он сумел приподняться и откинуть в сторону единственное укрывавшее его шерстяное одеяло. Одежда куда-то подевалась, – возможно, ее убрали в стоявший у стены шкаф, который украшала резьба в виде побегов виноградной лозы. Сейчас, впрочем, отсутствие одежды Мэта не волновало. Собравшись с силами, он встал, нетвердой поступью прошелся по цветастому ковру и остановился передохнуть, опершись на кресло с высокой спинкой, затем, пошатываясь, перебрался от кресла к столу с позолоченными завитками на ножках и по краям столешницы.

Комнату ярко освещали свечи из пчелиного воска, по четыре в каждом из высоких подсвечников, с маленькими зеркальцами позади язычков пламени. Зеркало куда больше, висевшее на стене над отполированным до блеска умывальником, явило Мэту его отражение: исхудалый и тощий, со впалыми щеками и с ввалившимися темными глазами, волосы свалялись, слипшись от пота, тело согнуто, как у старика, а сам он пошатывается из стороны в сторону – так под ветром колышется трава на пастбище. Мэт заставил себя выпрямиться, но вид его от этого намного лучше не стал.