Удручал не сам арест и не угроза предстать перед судом за укрывательство фаитов. Суд и наказание сейчас волновали меньше всего. После завтрашней массовой казни двойников всего этого может и не произойти: если туман полностью накроет город, все погибнут. Конечно, живыми останутся лишь те, кто успел выпросить себе местечко в кузнях, но едва ли такая жизнь принесет радость. Поглотив Багульдин, Хубистан уже не отступит. И те, кто спрячется от него под городом, в Подземелье или в любом другом месте, будет обречен на голодную смерть в окружении обезумевших от отчаяния людей.

Я надеялся, что Миалинта объяснит отцу ошибку Зельгарда, убедит его отказаться от казни, но даже это стало бы лишь временным спасением. Для победы над Хубистаном требовалось значительно больше. Но что именно? Этого я не знал, но чувствовал, что постепенно нащупываю правильное решение. Я знал слишком мало. Картине, которую я собирал из разрозненных осколков, не хватало больших кусков: фактов, имен, мотивов; мне было важно, по меньшей мере, понять общую логику всего, что творилось в Багульдине. Ключевыми оставались слова Мурдвина, рассказ Миалинты о сыне наместника и все, что я узнал про Орина, – теперь единственного наследника из рода Торгорда.

Нас, как и обещали, отвели в тюремный глот, на самый нижний, четвертый, ярус. Сюда помещали тех, кого готовили к скорому переводу в пыточный глот. Ожидалось, что здесь преступники размякнут, впадут в отчаяние и будут более сговорчивыми. Среди камер наибольшей популярностью пользовалось «болото» – полузатопленное помещение, «бочка», соединенная узкими отверстиями с гнездом вечно голодных слизников, и «яма», где теперь сидели мы.

В «яме» не было ровных поверхностей. В этом помещении не получалось ни стоять, ни сидеть, ни лежать. Пол и стены были испещрены конусообразными углублениями размером с ладонь. Разместить в них ногу удавалось либо на носок, либо на пятку, отчего ступня быстро затекала. Сидеть на заостренных возвышенностях между углублений было больно. Как ни устройся, будет неудобно. На одном месте даже самый выносливый человек едва мог провести больше получаса. Приходилось постоянно двигаться, ерзать, переступать. И все это происходило в полной темноте. В захлопнувшейся за нами двери не было даже маленького окошка.

– Нашли чем удивить! – прокричал Громбакх. – Я две недели ночевал в Болотах Местании! Да все эти ваши бугры после тех ночевок для меня – перина!

Охотник со злостью ударил по двери.

– Эй! Слышали? Мне тут слишком мягко!

– Кажется, наш друг хочет разозлить стражников, – вздохнул Теор. – Надеется, что нас запрут в «мешок».

– «Мешок»? – переспросил я.

– Да. Место, где даже такому бравому охотнику будет неуютно. Металлическая клетка. В таких держат животных. Собрана так, что в ней ты находишься в полуприседе: ни сесть, ни выпрямить ноги, ни разогнуться. Удобное местечко, ничего не скажешь.

– Три дня, – промолвил Тенуин.

– Что? – не понял Теор.

– В таком мешке никто не выдерживает больше трех дней. Сходят с ума. Или начинают давать показания.

– Умно, – усмехнулся я. – Значит, у нас еще не самое печальное положение.

– Вам ясно?! – бушевал Громбакх. – Я буду жаловаться! Пришел в каземат, думаю, хоть размяться, а они мне тут…

– Успокойся, – наконец попросил я охотника.

– Успокойся… Кто бы говорил! Да тут все хороши… Один мечтал добраться до бараньих какашек. Другой уговорил тащиться в Подземелье. А третий не мог нормально провести девчонку – так, чтобы не притащить за собой сразу всех стражников города.

– А вы, мой друг, чем хороши?

– Вот доберусь до тебя, расскажу.

Послышалось сопение Громбакха. Кажется, он размахивал руками. Пытался пойти на голос Теора. Ударялся о каменные бугры, подворачивал ноги в углублениях, наконец разразился проклятиями и, сопя, устроился на полу. Затем с неожиданной веселостью сказал:

– Пусть выкусят. Нам даже «мешок» не страшен. Три дня? Ха! Напугал. У нас и двух дней-то нет. Завтра вечером порежут всех фаитов, потом зальют город огнем. И все.

– Нет, – ответил Теор.

– Что «нет»?

– Огонь может не добраться до нашей камеры. Туман тем более. Так что мы будем тут гнить до последнего вздоха. Никто не придет нас допросить. И палач не продемонстрирует свои чудесные пыточные навыки.

– М-да… – озадачился Громбакх. – Сейчас бы клют пожевать да обмозговать. Эти дурни даже амулет с меня сняли… Испугались, что ли, клыков? Думали, я им горло чужими зубами буду грызть? У меня и своих предостаточно.

Какое-то время все молчали. Пыхтели и ворчали, пытаясь найти удобное положение. Лишь Тенуин не издавал никаких звуков. Я бы не удивился, узнав, что за все это время он еще ни разу не сменил позу. Возможно, своим варнаатским зрением давно нашел самое удобное местечко и спокойно его занял.

– Браслет не помогает в темноте видеть? – спросил Теор.

– Нет, – усмехнулся я. Помолчав, тихо добавил: – То, что я слышал Мурдвина… Я черноит?

– С чего ты взял? – удивился Громбакх.

– Не знаю. Я о черноитах только сегодня узнал.

– То, что браслет на вас влияет, это нормально, – отозвался Теор. – Если это действительно лигур.

– У тебя есть сомнения? – хмыкнул охотник.

– Не знаю. Странно это.

– Что именно? – Я напрягся.

– Я никогда не слышал, чтобы лигур врастал в человека. Обычно его прикрепляют к доспехам, вешают на шею или привязывают под наручи как амулет… Лигуры бывают большими, так что их часто крепят к щитам. Ведь они еще и прочные, лучше любой стали. А тут…

– И действие лигуров ограничено древними границами Зиалантира, – неожиданно проговорил следопыт. – Вдали от наших Земель они теряют силу. Но даже здесь проявляют себя по-разному: слабее – на Юге и Востоке, сильнее – на Севере.

– Чем ближе к Гробницам, тем лучше?

– Да.

– Но мой браслет… Он проявлял себя и за тысячу верст отсюда.

– Это и странно, – подтвердил Громбакх. – А если б ты был черноитом, все бы давно заметили. Такое не скроешь. А так – говоришь нормально. Ходишь нормально. Без припадков. Правда, мечом машешь, как истеричная кухарка, ну так не каждому же дано…

Теор, не сдержавшись, хохотнул. Я и сам улыбнулся. Сейчас болтовня Громбакха отвлекала от печальных мыслей.

Мрак в камере был настолько густой, что глаза, даже привыкнув к нему, не могли различить ни одного контура, не находили ни одного просвета.

Теор еще пытался расспросить меня о браслете, о том, как он ко мне попал и почему врос в кожу, но я отвечал коротко, неохотно, и тот вскоре умолк.

«Он тебя предаст, но ты ему доверься. Его предательство поможет. Он не виноват. Ты сам так захотел. Это только игра». Слова из видения. Какое именно предательство можно было ждать от Теора? Мы были едва знакомы. Нас ничто не связывало.