На рассвете дверь открыли гвардейцы. Это могло означать только одно.

– Доброе утро. – В камеру вошла дочь наместника.

– Куда уж добрее, – спросонья проворчал Громбакх.

Миалинта была в легком желтом сарафане и синих сандалиях, ленты которых туго опоясывали ее щиколотки. Голова была прикрыта зеленой ошелинной тканью[26]; аккуратная черная коса, перевитая серебряными нитями, спускалась на правое плечо. Узоры на коротких рукавах сарафана отдаленно напоминали лицевые сигвы девушки, а узоры на юбке полностью воспроизводили кистевые – переплетение ветвей, листьев и силуэты диких птиц.

Дочь наместника выглядела обеспокоенной, но особенно красивой, юной, полной жизни и уверенной в себе. Не верилось, что эти руки способны поднять боевую конру, что эту грудь могут стеснить кожаные доспехи.

– Мне нужна твоя помощь. – Миалинта посмотрела на меня. – Я все рассказала отцу, и он хочет увидеть тебя.

– А меня? Меня кто-нибудь хочет увидеть? – возмутился Громбакх, приподнимаясь на тюфяке.

– Остальным придется подождать здесь, – сказала девушка и сразу вышла из камеры.

В ее поведении было что-то странное, но я не понимал, что именно. Простившись со всеми кивком, я проследовал за ней в коридор. В сопровождении гвардейцев мы направились к лестнице, выводящей из каземата.

– Что-нибудь случилось? – Я на ходу поправлял рубашку.

– Пока что нет. И надеюсь, что не случится.

Миалинта отчего-то избегала смотреть мне в глаза.

– Странно.

– Что?

– Ты без Нолы. Я думал, она везде тебя сопровождает. Ну… там, где нет тумана.

Миалинта ответила не сразу, и мне это не понравилось. Ее ответ насторожил еще больше:

– Я нашла способ отправить ее на покой.

Помедлив, я спросил:

– И как?

– Не думай об этом. Тебе нужно сосредоточиться. Отца убедить непросто. Он согласился выслушать, это уже хорошо.

– Я могу рассказать не только про встречу с Мурдвином.

Миалинта коротко взглянула на меня, но тут же отвернулась и теперь опять смотрела вперед.

– О чем ты?

– У меня было достаточно времени этой ночью, чтобы все хорошо обдумать. Вся история кажется немного запутанной, но, кажется, я знаю, что нам делать.

– Любопытно.

– Могу в общих словах рассказать.

– Не надо. Расскажешь все сразу, когда придем к Тирхствину.

– Мы будем одни?

– Зельгард и Орин не знают о твоей встрече с наместником.

– Хорошо.

Судя по этим словам, Миалинта и без моей помощи о многом догадалась. Значит, были все основания надеяться на благополучный исход в противостоянии с комендантом, каменщиком и с туманом забвения.

Возле ратуши нас ждала карета с гербом Багульдина на дверцах.

Пока мы ехали к резиденции, я поглядывал на улицу. Туман за последний день не продвинулся ни на пядь, но напряжение в городе не ослабевало. По тротуарам сновали рабочие с тележками, полными камней и досок. Кто-то заколачивал окна своего дома, кто-то крепил на стенах большие светильники – в надежде, что это хоть отчасти поможет, когда мгла накроет Багульдин.

Несмотря на ранний час, многие уже возвращались с рыночных площадей. Никто и не думал жаловаться на то, что торговцы подняли цены выше, чем дозволил наместник. Важно было до отказа набить погреба, чего бы это ни стоило. Те, кто не мог расплатиться монетами или залогами, обменивали на продукты семейные драгоценности, картины, старинные поделки и даже одежду.

В переулках с телег продавали бочки хмеля, воды и ягодной настойки. Тут же ругались покупатели: кто-то заметил, что ему продали мешок порченого зерна, кто-то требовал вернуть уплаченное золото, кто-то отказывался самостоятельно нести все приобретенное домой и настаивал на помощи продавца.

Прохожие готовы были ссориться из-за любого, самого мелкого недоразумения. По улице ходили стражники, и порой только это удерживало горожан от драк. Крики, ругань сменялись настороженной тишиной. Потом где-то билось стекло, вскрикивала женщина. Слышался лязг металла. Скрипели колеса телег и карет. Возничие хлестали лошадей. И вновь приходила тишина.

На стенах домов я замечал знакомые желтые листки, подписанные «М.», и белые листки других безымянных авторов. На них не обращали внимания ни простые люди, ни стражники.

Я догадывался, что наибольшее оживление сейчас было на Ярмарочной площади, где, как и обещал комендант, выстроили временный деревянный городок для беженцев и где все предвкушали расправу над фаитами – над мерзостью, погубившей город. Но заглянуть туда не было ни времени, ни возможности.

Карета остановилась у торцевого входа в резиденцию. Гвардейцы сопроводили нас до двери, дальше мы поднимались вдвоем.

– Послушай… – Я перехватил руку Миалинты. Почувствовал тепло ее мягкой кожи.

Девушка остановилась, удивленно посмотрела на меня, но тут же отвела взгляд.

– Все-таки нужно заранее тебе все рассказать. Не уверен, что наместник станет меня слушать. Я здесь хангол – чужак. Лучше будет, если ты сама ему все передашь.

Я по-прежнему не выпускал ее руки, словно боялся, что Миалинта может убежать. Она медлила с ответом. Не могла решиться. Наконец кивнула:

– Идем.

Так и не добравшись до лестницы, ведущей на второй этаж, мы свернули в людские коридоры.

– Недолго. У нас мало времени. Нужно поговорить с отцом, пока не случилось непоправимое.

– Казнь назначена на вечер?

– Я уговорила отца дать нам время и перенести казнь на завтрашнее утро. А сейчас по всему городу идут обыски. Уже найдено больше тридцати фаитов. Люди прятали их в подвалах.

– Значит, не все потеряно.

– Что?

– Не все убивают двойников. Это хороший знак.

– Будем надеяться.

Прислуга расступалась. Удивленно смотрела нам вслед. Мы проходили мимо людских, хозяйственных подсобок, точильных, складских и умывальных комнат. Если в помещениях были люди, то они замолкали, едва заметив дочь наместника. Мы рассекали шумный, оживленный коридор, но оставляли за собой полосу молчания и удивления.

– Сюда.

Миалинта зашла в небольшую комнату покоя, здесь по вечерам для отдыха собирались слуги. Куцая люстра под низким потолком, каменные столы, просторные кушетки и шерстяной ковер с густым ворсом. На комоде лежал открытый мешочек с фигурками для игры «Марш легионера».

– Простите… простите… мы… мы только зашли, – с одного из диванов вскочили две служанки. Кланяясь и извиняясь, они попятились к двери в противоположной стене.