– Но как же ты ешь мясо, Ашити? – удивилась Дайкари.

– Не ест, – снова ответил за меня мой супруг, – если увидела зверя.

– И охоту не люблю, – еще раз напомнив, вставила я.

Улбах тогда задумался, а после сказал:

– Бывает, что мать приводит детенышей в стаю, когда они еще малы. Такое бывает, если рырха сильно ослабела. Тогда молодняк идет охотиться с другими рырхами. Смотрят и учатся. Приводи их к нам, и мы вместе пойдем на охоту. Ты тоже, они пока еще идут за матерью.

– Нет, – ответил Танияр. – Ашити – мать, я – вожак, а мой народ – их стая. Так они должны видеть нас и чувствовать. Мы сами выведем их на охоту, когда придет время. Кийрамы ближе к зверям по духу, но мы тоже умеем охотиться.

– Только Ашити возьми с собой, – не стал спорить Улбах.

Так что я содрогалась в предчувствии своей первой охоты, и почему-то я была уверена, что эта охота и вправду будет первой. Однако время еще оставалось, и пока мои малыши если на кого и охотились, то на Сурхэм, особенно если в ее корзине лежало мясо. Прислужница бранилась, даже замахивалась на юных хищников, но на их защите была я, и потому рырхи, усевшись перед недовольной женщиной, слушали ее сердитое ворчанье и явно не мучились угрызениями совести. А получив законную порцию «добычи», и вовсе переставали обращать на нее внимание.

– Они скоро нас сожрут, – качала головой Сурхэм.

– Значит, будем кормить их еще лучше, – улыбалась я.

– Сожрут и не подавятся, – отмахнулась прислужница. Впрочем, она уже привыкла к нашим зверям и сама была не прочь потрепать их и побаловать, пока я не вижу. А если я все-таки видела, то «не замечала». Вреда от этого баловства не было.

Но я несколько отвлеклась. Вернемся на улицы Иртэгена в настоящее время, а там было на что посмотреть. И это что-то открылось мне, когда до подворья осталось совсем немного. У ворот нашего с Танияром дома стояло несколько человек. Какая-то женщина размахивала руками перед носами равнодушных ягиров, после оборачивалась к нескольким зевакам и махала руками уже перед ними.

– Это еще кто? – нахмурившись, спросила я.

Юглус присмотрелся и ответил:

– Так это же Хенар – мать Мейлик.

– Как любопытно, – отметила я и направилась к своей визитерше снедаемая любопытством.

Однако дойти и обнаружить себя не успела, потому что Хенар неожиданно развернулась, поведя рукой в широком жесте, и увидела меня. И тут же ладонь ее сжалась, и только указательный палец остался направлен в мою сторону.

– А вот и каанша, – издевательски протянула женщина и подбоченилась. – Сама-то ходит где хочет, а жен Архама на подворье заперла. И всё после того, как Хасиль сказала, что думает, на сангаре. Когда бы такое было, чтобы людей, будто зверей, запирали? В чем их вина? Если Хасиль виновата, то с нее и спрос, а моя дочь ничего худого не сделала, а ее под замок?! Сидит она там одинешенька, и даже мать к ней не пускают, – закончила Хенар плаксиво и накрыла глаза ладонью.

– Милости Отца вам, добрые люди, – приветствовала я иртэгенцев. Меня встретили внимательными взглядами, но на приветствие ответили. – О чем шумишь, Хенар, покой иртэгенцев смущаешь? – полюбопытствовала я.

– Да как же мне не шуметь, если моя дочь закрыта на подворье? – возмутилась вышивальщица. – За что жен Архама мучаешь? Думаешь, власть у тебя, раз мужа рядом нет? Вот вернется Танияр, он с тебя за такое беззаконие спросит, ох спросит, – она потрясла пальцем, теперь направленным вверх. – Никогда такого до тебя не было. Всегда жили по законам Белого Духа, пока пришлая каанша не объявилась. Какого рода неведомо, откуда явилась – тоже. Зато всё вверх ногами поставила…

– А какого рода твоя дочь, Хенар? – прищурилась я.

– Что? – опешила женщина.

– Откуда ты ее привела? Кто ее отец? Как звать, какого рода? За кем ты была замужем? Где столько лет пропадала? Чем занималась? И откуда тебе знать, как жили в Зеленых землях, когда уехала отсюда юной девушкой, а вернулась с дочерью на выданье? Никогда ты не навещала своей семьи, к себе никого не звала. Твоего мужа, отца Мейлик, в глаза никто не видел. И потому не тебе судить меня, Хенар, не тебе говорить о законах покинутого тобой тагана, раз иной таган тебе милей был. Что до моего рода, то матерью мне стала вещая Ашит, а отцом – Белый Дух.

– Какой ты крови, каанша? – ядовито вопросила женщина.

– Столь чистой и благородной, что тебе, простой вышивальщице, мне в пояс надо кланяться, однако я готова говорить с тобой на равных, если ты вспомнишь о почтении, потому что перед тобой, как ты справедливо заметила, каанша. А если продолжишь плеваться ядом, ответа не услышишь, но сама на мои вопросы ответишь. Их у меня немало, как ты успела заметить. Говори, зачем явилась к моему подворью.

– Но ведь и вправду, уважаемая Ашити, – заговорил один из иртэгенцев, привлеченных скандалисткой, пока та буравила меня тяжелым взглядом, – почему жен Архама заперла? Какая на них вина?

Я повернулась к нему и ответила удивленным взглядом:

– С чего вы взяли, что ворота закрыты в наказание?

– Хенар права, после того как Хасиль на сангар вышла, ворота закрылись, – заметила молодая женщина.

– Нет, – я отрицательно покачала головой. – Если вы так пристально за воротами старого подворья следите, то как же не заметили, что до вечера ворота были открыты? Хасиль вас еще днем созвала, а ворота закрылись только вечером. И тогда стоит задаться вопросом – что же произошло, раз утром они уже не открылись?

– Что? – с любопытством спросили меня люди.

Скорбно вздохнув, я ответила:

– Кто-то отравил Мейлик…

– Что?! – взвилась Хенар. – Мою дочь отравили?! – А после бросилась в сторону старого подворья: – Доченька!

Я кивнула Юглусу, и он, стремительно догнав вышивальщицу, притащил ее обратно.

– Пусти! – задергалась она. – Я хочу увидеть свою дочь! Пустите меня к ней!

– Каанша, как же можно так с матерью?

– Пусти ее к дочери, открой ворота…

– Белый Дух…

– Отравили мою Мейлик, отравили, – подвывала Хенар, раскачиваясь в руках Юглуса. – Отравили…

– Отпусти ее, Ашити!

Я переводила взгляд с одного возмущенного иртэгенца на другого, слушала их, дав разгореться негодованию, а после подняла руку и спросила:

– Почему никто из вас не задал вопрос – кто отравил? Почему не спрашиваете, почему все-таки закрыли ворота, если жертва на подворье, а не вне его? И почему никто не спросил о самой Мейлик?

Люди разом замолчали и переглянулись, даже страдающая мать