матери, – снова заговорила я. – Но как она могла это сделать? Переоделась в другое платье и вышла где-то позади дома?

– Не могла, – уверенно ответил Юглус.

У меня было иное мнение. Дом вышивальщицы не подворье каана, у ворот которого стоит стража. Если бы ягиры ходили за женами Архама, как телохранители, то еще можно было бы усомниться, а так… Если нужно выбраться незаметно, то возможность найдется. Но это подтверждало, что у Мейлик есть секреты и сообщник.

– Спросим через Эгчена, – решила я.

Мы немного помолчали. Шаманка не влезала в ход наших рассуждений. Она смотрела на игрища животных и, кажется, совсем отключилась от беседы. Впрочем, это была моя названая мать, и ее отстраненный вид вовсе не говорил, что она не слушает нас.

– А может… – неуверенно произнес Юглус, и я обернулась к нему. – Может, она сама себя? – Я хмыкнула, и ягир продолжил: – Ты спросила, травили ли ее, и камни не дали ответа. Так, может, она сама выпила яд?

– От тоски по мужу? – насмешливо спросила я и отмахнулась: – Если бы она хотела покончить с собой, у нее было немало возможностей сделать это. К тому же у нее дочь, что же Мейлик бросит ребенка, когда даже отца рядом нет? Она твердит, что они с Архамом еще встретятся, и вдруг решила наложить на себя руки? Чушь.

– Если бы хотела, – с нажимом сказал мой телохранитель. – Она ведь пришла на подворье, где много людей. Если бы ей стало плохо, за Орсун сразу бы побежали, а от корня тэрде умирают не быстро. Успели бы спасти.

– Да зачем ей это?! – воскликнула я. – Я понимаю, если бы она хотела обвинить кого-то другого, но у нас хоть и были подозреваемые, однако обвинить кого-то из них не хватало доказательств. Эчиль умолчала, что была на кухне, Аныбай принес воду, и можно было бы сказать, что имелся кто-то третий, кого покрывает первая жена и не заметил ягир, но в точности сказать это было невозможно. Некого было обвинить…

– А если бы ты не пришла на подворье, то у нее бы всё вышло, – упрямо парировал Юглус. – А если бы ты не велела принести воды, она бы сама могла попросить…

Он многозначительно замолчал, а я отвернулась и задумалась. Логика в его словах была, и можно было подумать, что Мейлик и вправду хотела кого-нибудь подставить. Например, ту же Хасиль. Третья жена была на поляне, а после могла видеть, что я отправилась на подворье и поняла, что стану допрашивать смутьянку. Вторая жена указала бы на Мейлик, и тогда свести на нет ее обвинения можно было, развернув их в обратную сторону. Вроде как Хасиль просто мстит счастливой сопернице и хочет от нее избавиться. Сначала выставила подстрекательницей, а потом и вовсе отравила. «Жертву» спасают, а «отравительницу» казнят.

Однако явилась я и испортила всю картину. Хотя Хасиль испортила раньше, когда накинулась на Мейлик, после этого разговора, во время которого можно было бы «опоить бедняжку», ничего уже не могло произойти. Только если через прислужников.

– Проклятие, – мотнув головой, проворчала я. – И вновь одни вопросы и догадки.

И все-таки дело сдвинулось с мертвой точки. Теперь я знала, что прежние подозрения были пустыми, и можно было выпускать арестантов.

– Да, – ответила я своим мыслям, – сегодня откроем ворота. Если права я и Мейлик к кому-то ходила, где ее отравили, то мы узнаем к кому, а если сама себя, то всё равно будем за ней наблюдать. Она еще во время допроса показала, что не является тихой скромницей, какой мы все ее считали. На мои обвинения Архама в непорядочности она отвечала не слезами или уверениями, что я ошибаюсь, а вступила в открытое противоборство. Так что ожидать можно чего угодно. Да и слишком уж загадочны они со своей матерью.

– Хорошая мысль, – кивнула шаманка. – Смотри, сколько тебе камни сказали, а ты их обидела.

– Сейчас пойду и каждый перецелую, – усмехнулась я.

– Не надо, – улыбнулась Ашит, – избалуешь еще. Потом без поцелуев говорить не будут.

Мы вернулись в Иртэген, когда сумерки уже подкрались совсем близко, семь человек и три рырха, беззастенчиво спавшие на спинах Ветра и Гереша. Пятеро ягиров, ждавших моего возвращения от шаманки, как и полагалось на границе священных земель, ехали позади меня, только Юглус был рядом. На душе царило умиротворение. Сейчас не хотелось заниматься делами, что-то расследовать, кого-то подозревать. Хотелось остановиться и завалиться в траву, раскинув руки, и лежать так, глядя в небо, чтобы не пропустить тот момент, когда потемневшая синева окончательно растворится в темноте, явив бриллиантовую россыпь звезд. И мысль, что ночь ничего не изменит и с освобождением моих узниц можно подождать еще немного, всё более укоренялась в моем сознании. Скоро они уже лягут спать, а когда проснутся, узнают, что время заточения закончилось. Подворье не крепость, их комнаты не казематы, да и детей ночью не бросят. До утра вполне подождут. Придя к этой мысли, я удовлетворенно кивнула сама себе.

В Иртэген я въезжала полная благодушия. Люди приветливо махали мне руками, кланялись, я отвечала тем же.

– Куда ездила, каанша? – спросила меня Хансы – жена рыбака Албаса.

– К матери, – ответила я.

– Здорова ль вещая?

– Здорова и шлет всем свое благословение.

– Пусть хранит ее Белый Дух.

Вот так и добиралась. Оставив саулов в ашрузе, мы с Юглусом направились к новому подворью. Рырхи теперь семенили рядом со мной. Первым бежал деловитый Мейтт. Стоит отметить, что он постепенно всё увереннее выбивался в лидеры, всегда оставался на острие, за ним следовала Торн. Иногда она задирала маленького вожака, но тот давил сестру авторитетом и весом, который исправно набирал его растущий организм. Бойл главенствовать не рвался, но всегда был у брата на подхвате, и, если рырха начинала вредничать, этот брат непременно прихватывал ее за заднюю лапу.

Впрочем, жили детеныши вполне мирно и дружно, всё еще оставаясь детьми, однако время, когда они должны были достигнуть юношеского возраста, уже было не за горами, и вот тут для меня должны были начаться определенные сложности. Их надо было учить охотиться. По известной причине я даже думать не могла о том, что буду присутствовать при том, как загонят и убьют невинное живое существо, не то что сама поведу свою стаю.

– Улбах, неужто я сама должна учить их охотиться? – с мукой вопросила я вожака, когда он наставлял меня, как воспитывать юных рырхов.

– Мать учит, – строго ответил он. Я страдальчески скривилась.

– Ашити не любит охоты, – сказал тогда Танияр. – Она печалится,