Слова Родионова весь вечер не давали мне покоя, да и ночьюспала я плохо и все к чему-то прислушивалась. Ровно в половине первого раздалсятихий свист. Поначалу я подумала: может, это птица какая в тишине вскрикнула?Затем заскрипела половица в сенях, а я подняла голову от подушки: тишина.Полежав минут десять и сообразив, что уснуть не получится, я оделась и вышла изкомнаты, постояла в коридоре и, решив проверить кое-какие догадки, направиласьк комнате Данилы. Мое внимание привлекло окно в конце коридора, я подошла иубедилась, что оно было плотно закрыто, но не заперто. Я без стука распахнуладверь в комнату Дьяконова и замерла: Данила горой возвышался на диване и, судяпо всему, сладко спал, при этом даже похрапывая. Пожав плечами, я закрыла дверьи направилась к себе, притормозила возле Сенькиной комнаты и, аккуратноприоткрыв дверь, заглянула. Через миг я распахнула ее настежь и влетела вкомнату: постель была пуста, на подушке лежал том Достоевского. «Бесы», —прочитала я, хотела рявкнуть в сердцах, но передумала: как-никак я в гостях идолжна вести себя прилично. Через пять минут я была уже вблизи церкви и вертелаголовой во все стороны, стараясь отгадать, куда мог деться Сенька. Нечто темноемелькнуло возле колокольни, и я бросилась туда, но на всякий случай держалась втени. Осторожно выглянула и смогла убедиться, что воровски крадется вовсе неплемянничек, а новый нищий, которому так приглянулось кладбище, что он здесьднюет и ночует. Присматривая за ним, я двигалась в том же направлении, стараясьне производить шума. Вдруг нищий исчез, точно сквозь землю провалился, а явыругалась. «Ну и черт с ним, — решила я. — Надо Сеньку найти ипрекратить это ночное хулиганство». В то же мгновение луна (было полнолуние, илуна с вечера выплыла такая, хоть волком вой), так вот, в то же мгновение лунаспряталась за тучку, сделалось темно, а я, глядя на ковш Большой Медведицы,подумала: «Все как нарочно, кладбище большое, где мне искать Сеньку, да еще втемноте?»Печалилась я недолго, призвав на выручку свою врожденную гениальность:если учесть, что все последние события так или иначе крутятся вокруг могилыТурка, там скорее всего и стоит посмотреть. И я направилась к аллее, котораяуспела осточертеть мне прямо-таки до изжоги. Шла я осторожно, не желая спугнутьплемянничка, и вскоре услышала шаги: кто-то весьма торопливо двигал потропинке, идущей со стороны калитки на Красномилицейской. На всякий случай ясвернула с дорожки и, держась поближе к надгробиям, чтобы в случае надобностиукрыться за ними, прошла еще метров двадцать. Внезапно впереди вспыхнул огонекзажигалки и низкий мужской голос сказал:

— Дураки, фонарь не взяли.

— Зачем он тебе? — ответил другой мужскойголос. — Лунища такая…

— Ну и где твоя лунища?

— Сейчас выглянет.

— Давай подождем.

— Чего ждать-то? Тут три шага осталось.

— Три шага, — передразнил первый голос, явнонервничая. — Без фонаря ночью шею свернешь.

— Фонарь заметить могут.

— Кто?

— Здесь на кладбище дом, священник живет.

— Спятил он, что ли?

— Откуда я знаю? Может, ему положено здесь жить, вонцерковь, значит, должен быть поп, вот и живет.

— Я б ни за какие деньги на кладбище жить не стал.

— Покойников боишься? — хихикнул второй, и туттретий голос совсем рядом спросил с грустью:

— А чего нас бояться?

Стало очень тихо, а я, приглядевшись, увидела в концетропинки силуэты двух мужчин, они стояли неподвижно с лопатами в руках.

— Слышал? — трагическим шепотом спросил один.

— Почудилось, — отмахнулся другой, но безо всякойуверенности. — Побыстрее сделаем дело и свалим отсюда.

— Сделаем… без фонаря… а темень…

— Отвяжись… Зажигалкой не чиркай, вдруг у. попателефон? Вызовет ментов… не хватает только, чтобы они нас здесь застукали.

Парни свернули к салтыковскому склепу, а я сообразила: путьони держат к заветной могилке, а зачем им лопаты, гадать не надо. Пора вызыватьмилицию и брать их с поличным, но для начала следовало убедиться, что догадкимои верны.

Я ускорила шаг; в темноте налетела на поваленный могильныйкамень и шлепнулась на землю, а лбом изловчилась к этому самому камнюприложиться.

— Ой! — взвыла я, забыв про конспирацию. Потряслаголовой, пошарила вокруг руками и уже встала на колени, как вдруг моего локтякоснулось что-то влажное и холодное. Я вторично тюкнулась лбом в камень, бормоча«святые угодники», и, разом припомнив все кладбищенские страшилки, собраласьотдать богу душу. Рядом что-то задышало часто-часто, а моего лица коснулосьнечто шершавое и на сей раз теплое. Шершавое и теплое — это, вне всякогосомнения, язык собаки, следовательно, холодное и влажное — ее нос.

— Кузя, — выдохнула я и, проверяя свою догадку,протянула руку: так и есть, конечно, Кузя. Значит, и Чугунок где-то пососедству. Пес еще раз меня лизнул, а я сердито зашептала:

— Тебе не стыдно? Ладно эти шельмецы, у них ума нетвовсе, а ты, серьезный пес, и бродишь по кладбищу, как привидение. — Кузяслабо тявкнул, а я, зажав ему пасть, поднялась и сказала:

— Пошли. — Сделала пару шагов и позвала тихонечко:

— Васька, Сенька, идите сюда, глупо прятаться, у меняКузя.

Никто не ответил, повторять свои просьбы громче я нерискнула, двое с лопатами могли услышать, в этом случае взять их с поличнымвряд ли удастся.

На все эти глупости я потратила довольно много времени,парни успели скрыться, и теперь я почти бежала. Кузя несся рядом и ужасносопел.

— Потише ты, — проворчала я и, потерявбдительность, едва не наткнулась на парней с лопатами. Они стояли на узкомпятачке возле склепа Салтыковых и разговаривали.

— Здесь кто-то есть, — бормотал один.

— Вот придурок.

— Говорю тебе, есть.

— Идем, чего тут стоять.

— Куда идти-то, не видишь, с тропинки сбились, кругомодни ограды, вот чертово место.

В этот момент из-за облака как по заказу выплыла луна, парниповернули головы, высматривая путь, и дружно сказали: