Выдачу паек должны были начать еще только через час. Быть может, если повезет, очередь дойдет до нее к полудню. Если масло закончится, завтра она придет снова. Она сдастся, забудет о консерватории и уйдет. При этой мысли с плеч ее словно свалился груз.

— Да, — произнесла она, вспугнув стоявшую рядом девушку. Эти мысли были обращены к Каю, но сами они словно ей уже не принадлежали. — Всегда есть завтрашний день, и послезавтрашний, и послепослезавтрашний. Меняться и расти никогда не поздно.

Люди, здания и предметы вокруг все до единого казались непропорционально большими — не только они сами, но и их тени. Бывал ли прежде на свете столь полный света июль? Теперь она заметила, что стоит у стены, сплошь увешанной плакатами. «Разоблачим…» «Разрушим…» «Восстанем и… искореним… позор». В голове у нее жужжали слова, выписанные красной тушью колоссальных размеров иероглифами. «Огонь по штабам!» Это звучало как какая-нибудь игра, выдуманная Летучим Медведем и Да Шанем. Какое, должно быть, странное ощущение — писать жестокие слова столь аккуратной каллиграфией. Чжу Ли прогнала эту мысль. Диссонанс требовал не менее точной техники, чем красота. В голове у нее все повторялось либретто Прокофьева: Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его[9]. Прокофьев цитировал Маркса, хунвейбины цитировали Председателя Мао, все выкрикивали заимствованные идеи, ее однокурсники заучивали наизусть лозунги Председателя и брали его поэзию за свою. Так выходит, в конце концов, мы не так и отличаемся друг от друга, подумала Чжу Ли, кроме как тем, что я говорю языком Баха и музыкальных идей Прокофьева; и все же никто из нас не знает истинной природы своих голосов, неважно, в чем причина, но никто из нас не говорит собственными словами. Неужели в самой глубине существует одно лишь желание, но не справедливость? Все, чему мы научились со времени падения старых династий, это лишь как умножать шум.

Теперь шум расщеплялся у нее внутри. Словно в самом воздухе она расслышала Симфонию № 3 Воробушка. Собственный ее голос прорыдал: «Всегда есть завтрашний день и послезавтрашний. Не может же быть слишком поздно».

Очередь самую малость сдвинулась вперед.

Чжу Ли почти достояла до конца. Всякий раз, как кто-то, ликуя, уходил с полным пайком, голова у нее все больше кружилась. Она позволила себе пересчитать стоявших перед ней людей. Восемнадцать. Был полдень, тени давно исчезли, и дома в солнечном мареве расплывались в водянистые отражения. Она шагнула вбок и заглянула в голову очереди. Семнадцать. Тротуар принял тусклый до зернистости белый цвет. Позади нарастало какое-то возмущение, но Чжу Ли, сосредоточившись на получении пайка, не оборачивалась. Голоса горячились, им испуганно ответила женщина — слабеющий ми-минор. Ее с легкостью заглушили насмешки. Но Чжу Ли все равно не оборачивалась. Перед ней начала продвигаться очередь, и изнеможденным разумом она видела очередь словно сверху — многоножка, тянущая вперед крошечную головку. Чжу Ли стояла вплотную к босой девушке впереди, и когда девушка повернулась, Чжу Ли повернулась тоже, словно они срослись. Она увидела, как из очереди тащат тетку. Тетка была примерно ровесницей ее матери. Хунвейбинка — высокая, тощая девица — давила ей на загривок, точно тетка была волом.

На тетке была светлая блузка и темно-синяя юбка ниже колен. Должно быть, тускло подумала Чжу Ли, это ее одежда вызвала гнев хунвейбинов.

— Товарищи, вы только поглядите на это отребье! — завопила девица, волоча тетку вдоль очереди.

Девица так громко орала, что ее розовый рот как будто поглотил все ее лицо. Чжу Ли подавила желание расхихикаться, раствориться в игривом веселье, отвернуться и скрыть свое потрясение, но тут девица пихнула тетку прямо на нее.

— Дай ей по бесстыжей морде! — заорала она.

Чжу Ли застыла как вкопанная.

— Ударь ее! — крикнула девица.

Кто-то рядом с Чжу Ли протянул руку и отвесил тетке звонкую пощечину. Звук — или же его эхо — получился мягкий и приглушенный. Лицо тетки было скрыто темными волосами, выбившимися из-под резинки, а затем ее голову оттянули назад, и Чжу Ли увидела кровь у нее на губах — полных и нежных. Эту женщину, тупо подумала она, наказывают за желание, за вырождение, что у нее внутри.

— Ты, товарищ! — закричала девица. Чжу Ли подняла глаза. — Преподай этой шлюхе урок!

Где-то совсем рядом в ухо ей шептал мужской голос:

— Давай, не бойся. Всем нам надо усвоить урок, не стесняйся!

Женщина стояла так близко к Чжу Ли, что та видела, как дрожат ее веки и набухают свежие капельки крови. Девица орала какую-то бессмыслицу. «Куда я дела талоны? — ошеломленно подумала Чжу Ли. — Очередь что, сдвинулась? Не хочу потерять свое место. Я так долго-предолго ждала». Она занесла правую руку, но ничего не сделала.

— Давай, — поторапливал мужчина. И ласково, так ласково: — В чем дело? Не стесняйся!

На них все больше напирали. Тетку вдруг отдернули прочь. Ладонь Чжу Ли осталась раскрытой, словно собираясь поймать что-то из воздуха.

— Маленькая капиталистическая шпионка, — говорила девица. — Шлюха вонючая!

Очередь ломилась вперед. Уголком глаза Чжу Ли заметила кого-то с невероятно огромным мешком муки. Молодежь обносила распределительный склад, даже вытаскивая оттуда работников. Чжу Ли закрыла глаза.

— Сорвем с них маски!

— Буржуазные крысы!

— Выволочь их вон!

В криках прослеживался веселый плясовой оттенок — фокстрот французского Пьеро.

— Быстро, начисто, отрубить им головы!

Откуда только взялась эта толпа? Чжу Ли слышала грохот, точно рядом приземлялся самолет, но то была лишь распаленная, плотная масса людей. Время ускользало. Скоро стало бы слишком поздно.

— Да просто кричи лозунги, — шепнула девушка рядом. — Быстро! Они на тебя смотрят. Ох, ну что же ты так боишься?

Была ли то маленькая босоногая девушка? Но, обернувшись, Чжу Ли увидела лишь напирающие тела и ни одного сочувственного лица. Очереди больше не существовало, ее смяла толпа. Где же талоны? Неужели кто-то выдернул их у Чжу Ли из рук? Нет, они были на месте — заткнуты в карман юбки. Чжу Ли затошнило, она поняла, что ее сейчас вырвет. А где та женщина? Что за отвратительный изъян они в ней углядели? Толпа словно набухла и поглотила ее, оторвав от истерящих хунвейбинов, толпа была и ужасом, и спасением. В своей ярости она эволюционировала от сотен зевак в единое существо, в змею с тысячей глаз, что извивалась тот так, то эдак, выискивала со все возрастающим тщанием каждую обнаруженную в себе крупицу грязи. Змея вертела по сторонам длинной шеей. Когда она нашла Чжу Ли, то тут же оторвала ее от земли и потащила сквозь толпу. «Не бойся, — подумала Чжу Ли, — это не на самом деле». Она вдруг очутилась в новой очереди. Это что, она кричала? С ней было с дюжину людей — старухи, тетки и даже девушки, — и все глядели в ужасе и оцепенении. Вокруг чванно разгуливали хунвейбины и тычками заставляли их встать на колени. Чжу Ли ударилась о бетон, и на нее нахлынула боль. Она тут же словно отделилась от себя, наблюдая с расстояния нескольких шагов, она была частью толпы, и ей видно было жертв — и себя тоже. Девушка — другая девушка — шла к ним с ножницами. Она запрокидывала голову за головой и отрезала огромные клоки волос.