лоскутных ковров, дагестанских килимов, медных блюд, серебряных кувшинов, гипсовых бюстов, прялок, старинных шляп, платьев с кринолинами, журналов, чучел животных – вся эта ерунда создавала цветной бархатистый полумрак, таинственно вспыхивающий теплыми огоньками.

Пахло растворителями, масляными красками, на грубо сколоченных самодельных верстаках стояли банки с керосином, в которых отмокали кисти всевозможных размеров. На каждой свободной плоскости лежали старые палитры, выдавленные тюбики, мастихины, подрамники, тряпки с пятнами краски, обрезки холстов.

И разумеется, на стенах и вдоль стен – десятки картин.

– Приехали? – спросил нас голос из темноты. И секунду спустя бывший студент-турист вышел из-за ширмы.

Это был невысокий и худой мужчина с темным, словно обожженным лицом. Я бы дала ему лет сорок. Он был одет в джинсы и просторную рубаху. Его светлые волосы доходили до плеч. В руках он держал электронную сигарету.

– До чего интересно! – воскликнул он. – Я так люблю тайны! Степан, – и он протянул Коле руку.

Затем принялся освобождать для нас место на диванчике, покрытом коровьей шкурой. Для этого ему пришлось убрать стопку старых газет, три мексиканских пледа, тайскую подушку, расшитую зеркалами, и живую, вялую, ко всему привыкшую кошку.

– Присаживайтесь. Я сейчас чайку заварю. У меня лучший в Москве чай.

Я посмотрела на фотографии, висящие над диванчиком, и поняла, что он еще и альпинист. На десятках снимков он был в горном снаряжении.

Коля сел и начал крутить головой, оглядываясь.

Из приоткрытой форточки пахло талым снегом, илом и бензином. Раздавался детский смех. Подоконники двух окон были тоже завалены всякой всячиной – стопками журналов, квитанциями, пустыми коробками, подушками, рулонами тканей.

– Вот и чаек! – сказал Степан.

На дощатый стол он поставил узбекский чайник, пиалы, а также большое блюдо с сухофруктами, гранатами и орехами.

– Надо же, – произнесла я, когда он сел за стол напротив нас и начал разливать чай. – Все те полгода, что я занимаюсь этим делом, я постоянно натыкалась на ваши следы в «Белухе». И теперь так забавно видеть вас вживую…

– Прошло десять лет, – заметил он. – Я изменился.

– Наверное. Все говорили: студент, москвич, турист… Я почему-то думала, что вы будущий инженер или физик. А вы художник.

– Да.

– У художников хорошая память, – сказал Коля.

– Точно.

– Как вы попали на территорию «Белухи»?

– Я шел к Мажою, решил сократить дорогу и сбился с пути. Оказалось, это забавное местечко, я решил задержаться.

– Почему забавное?

– Знаете, – он помолчал немного, подбирая слова. – Оно было похоже на обрывки чужого сна… Учение Константинова потерпело фиаско, но осколки его сумасшествия еще сидели в этих людях. Все было окрашено в какие-то удивительные цвета. Что-то печальное, отчаянное и в то же время очень свободное… Вообще, не мной замечено: сумасшествие притягивает. Я подумал: когда еще мне придется увидеть такое странное место? Здесь двадцать лет десятки людей на полном серьезе ждали, когда их заберут инопланетяне. Это был протест против нашей Земли. Несовершенной и несправедливой Земли. Вы понимаете?

– Не очень, – признался Коля. – В любой психушке – то же самое.

– Психушка – это тюрьма. А здесь была полная свобода воли. На фоне абсолютно свободных и прекрасных пейзажей. Ни государства, ни полиции, ни санитаров. Никто не накажет и никто не поможет. И главное, над всем этим – крах надежды. Они уже поняли, что инопланетяне не прилетят… Что вы! Это совсем другое дело. Меня это заинтересовало как художника.

– Значит, и картины есть? – спросила я. – Вы это писали?

– Да, конечно, сейчас найду.

Он встал и отошел к стене. Начал перебирать бесчисленные стопки картин.

– У меня с собой было несколько холстов, а еще я делал наброски. И потом писал уже по памяти в Москве… А вы Митей интересуетесь?

– Почему вы так решили?

– Деньги… – ответил он. – Когда я туда пришел, там было десять человек. Во-первых, сам Константинов. Его я видел только один раз. Он выполз из дома и блевал на опушке леса. Он был уже героиновым наркоманом. Митя постоянно бегал к нему в дом. Таскал травяные настои, которые делала Марта, ягоды для него собирал. Поскольку это был парнишка, не склонный к сентиментальности, выглядела такая забота довольно нарочито…

И он достал холст.

Я увидела на нем целлофановую стену термоса, в которой четко и преувеличенно, как в капле воды, отражались еловые ветви. На фоне стены стоял Митя – точно такой же, как на фотографии из школьного альбома. Судя по всему, к 2004-ому году он не сильно изменился. Даже соломенный чуб так же топорщился надо лбом, придавая ему вид идеального героя с фасада сталинской высотки.

Митя был в белой футболке и голубых джинсах. В руках он держал берестяной туесок с земляникой.

– Не похож на сектанта, – заметил Коля. – Скорее, дачник.

– Так он к секте отношения не имел, – сказал Степан. – Он вместе с приемной мамашей Мартой жил в отдельном доме, полноценно питался. Видите, какой милашка? Вы же знаете его историю? У него вся семья погибла на пожаре.

– Он рассказывал?

– Да. Он думал, что это убийство.

– Но вы сказали: деньги. Что вы имели в виду?

– Как я понял, после бегства Параны дела Константинова стала вести Марта. Но Митя ее убедил, что справится лучше. Он, действительно, был очень сообразительный в смысле математики, постоянно читал какие-то учебники, интересовался акциями, фондами, собирался поступать в институт. На фоне тайги это произвело впечатление даже на меня, московского студента. Я понял, что он одаренный человек, без дураков. Кроме того, его покойный отец был бизнесменом в Омске и Митя рассказывал, что у него сохранились деловые связи. Он уговаривал Константинова вложиться в недвижимость. И уговорил… Так… вот еще.

С холста смотрела на меня румяная, крепкая, даже полноватая Марта в летнем ситцевом платье и венке из ромашек на русой голове. Рядом с ней стояли четыре пожилые женщины. В отличие от Марты, они выглядели ужасно – морщинистые, зеленые, словно заросшие мхом.

– Это Марта, тетя Надя, тетя Вера, Марина Георгиевна и Элеонора, – ласково сказал Степан. – Четыре последние – чудесные сумасшедшие старушки. Марта была абсолютно нормальная, даже циничная. Очень недоверчивая, ну, всю жизнь в тайге, что вы хотите. А эти – божьи одуванчики. Им всем еще нет шестидесяти, моложе Марты. Посмотрите, как они выглядят! Как будто их из могилы выкопали. Они были с Константиновым с самого начала, еще Парану знали. Двадцать лет голода, холода, страданий… Очень жалко, люди-то хорошие. У каждой – своя трагедия. У Элеоноры двое детей погибло, с разницей в три месяца. Как такое пережить и не чокнуться? У тети Веры