— Почему? — удивилась я. — Думаешь, стал быон слушать полуграмотную Симу?

— Стал бы. А знаешь почему? Потому что в свое время нашдражайший Поликарп Константинович работал в команде моего отца. Тогда он былеще младшим научным сотрудником, молодым и подающим надежды. Он знает и про«Осу», и про пропавший архив. И вот представь, пришла к нему эта синеволосаяСима…

— И что?

— Что, что? Наш ушлый Поликарп сразу бы просек о чемразговор, наложил бы лапу на мое изобретение, а то и присвоил бы себе, с негостанется… Я же незаконно занимался разработкой, мне никто не давал ниполномочий, ни разрешения, я даже, если формально подходить к делу, химикатыворовал у института.

— Спрятал бы архивы, как твой отец… Ничего бы недоказали!

— Началось бы расследование. И не местными дурашками,типа этого волоокого Геркулесова, а ФСБ-шниками. Меня бы взяли на контроль, итогда ни о какой Земле Обетованной речи бы уже не шло! Я стал бы, как мой отец,персоной нон грата. За тем исключением, что меня бы не казнили, не тевремена! — Сулейман весь затрясся. — Я изобретал «Осу» не для того,чтобы переродившиеся в «дерьмократов» комуняки, убившие, между прочим, моегоотца, захапали его себе, а мне сунули в нос копеечную премию, даровали званиеакадемика и присвоили мое имя какой-нибудь провинциальной школе с химическимуклоном…

— А для чего тогда, Сулейман? Для чего тебе «Оса»?

Он зажмурился, блаженно привалился к стене спиной ипромурлыкал:

— Завтра я вылетаю в Иерусалим. Сразу по приезде япродам «Осу» израильскому правительству. За миллионы долларов, заметь!Миллионы!

— Почему именно израильскому? Не лучше ли американцам?Они больше дадут.

— Не лучше! Потому что с помощью «Осы» Израиль,наконец, избавится от грязных арабов и установит свое господство вПалестине! — прогремел он, сверкая глазами.

— Но ты же сам…. э… вроде как… араб.

— Я еврей!

— Но Сулейман…

— Я еврей! И точка.

— Лады, — смиренно молвила я. — Продолжай.

— А? — он моргнул. — Чего?

— Ты про Симу давай, про Симу, а то из-за споров отвоей национальности, мы так не дойдем до финала.

— Я еврей.

— Ладно.

— Еврей. Ясно? — он еще минуту побуравил меняглазами, потом, убедившись, что я приняла его «чистокровное еврейство»продолжил. — А что про Симку рассказывать? Зарезал я ее без всякогосожаления. Пользы от нее человечеству никакой, так что…

— Так просто взял и…

— Конечно, не просто. Не решался целые сутки. Но неиз-за того, что мне ее было жаль. Нет. Просто я знал, что по закону жизни,вспомни Достоевского, за преступлением следует…

— Наказание?

— Это не обязательно! За преступлением, следует ещеодно. Насилие порождает насилие! Вместе со старухами процентщицами погибаютбезвинные… Разве ты это в школе не проходила?

— Не люблю Достоевского, — вякнула я.

— Ну и дура.

— Сам дурак! — разозлилась я.

— Рот закрой. — Скомандовал он и швырнул в меняпервой попавшейся под руку книжкой. Я уклонилась, но рот закрыла. А то кинет в менячто потяжелее, — вон лампа настольная рядышком — и буду в гробу лежать сфингалом под глазом. — Короче, убил я ее по утру. Когда она мусорвыкидывала. Получилось это спонтанно. Я хотел только проследить за ней,прикинуть, рассчитать удобное для идеального убийства время, я не торопился, уменя ведь был в запасе день, я знал, когда директор возвращается. Но тогда всебудто специально сложилось благоприятно, видимо, не ее день был, — онлукаво улыбнулся, — кругом ни души, дождь, секатор рядышком. Ну я и пырнул…Потом вернулся в здание и занялся своими делами.

— Я-я-ясно, — протянула я. — Вернее несовсем. А вторая уборщица тут причем? Эта, как ее, Даша.

— А вот тут вступает в игру недоделанный ПавелИгнатьич, чтоб ему! — Сулейман бросил негодующий взгляд на тюкполиэтилена. — Я ж ему, идиоту, говорил, что сам с «Осой» разберусь.Предупреждал, чтобы он не лез, куда не просят. А он… Да я сам, конечно, дурак…Понимаешь, когда мы с ним очухались после, так называемой, газовой атаки, я жему на радостях половину правды выболтал. Вот, говорю, открытие века сделал, иты, говорю, Паня, к нему причастен… — Швейцер скрестил руки на груди,насупился. — Утром пожалел, конечно, да поздно. Пашка весь светится, менячуть ли не «ваше величество» называет, сам весь раздувается от гордости. Анесколько дней спустя подходит ко мне, радостный такой, и сообщает, чтоприготовил мне сюрприз… Знаешь, какой? Он, видишь ли, всю документацию по «Осе»— формулы, выкладки — законспектировал, отпечатал на машинке и отнес впатентное бюро. Чтобы, значит, мне не беспокоиться. Прикинь?

— Да-а. — хмыкнула я невесело. — Оказал тебеПашка медвежью услугу…

— Ну, а я что говорю. Уж я его ругал… — Он тяжковздохнул. — Да что ругать, если сам виноват. Этот идиотик ведь не знал,какие у меня планы на «Осу».

— И что ты сделал? — спросила я на всякий случай,хотя догадывалась «что».

— В патентное понесся. Прибегаю, а там Дарья Махална,сидит. Одна. Ну я к ней. Так и так, говорю, госпожа архивариус, вам тут мойассистент документы принес, но я заявку на патентование не подавал, так чтоошибочка вышла… А она хитренько так, знаю, знаю, господин Швейцер, о чем выговорите, о некой «Осе», но мне Паша и заявку, и бумаги, все принес. И все этоуже взято на учет, вот ждем Генерального, когда вернется из Стокгольма, подписьпоставит, поедем юридически патенты оформлять. Так что, вернуть бумаги я вам немогу, извиняйте, только если с разрешения директора. Она вообще вреднющая бабабыла, эта Дарья Михална. Я обомлел. Вот, думаю, влип. — Сулейман вытеркапельки пота под носом, выступившие от волнения. — А кто говорю, виделбумаги, кроме вас? Она, никто. Вот Генеральный приедет… Я заволновался.Покажите, говорю, бумаги, проверю, все ли правильно. Она достала папочку,тесемки развязала и подает мне стопку бумаг — листов 10, не больше. Вот тут ясглупил. Взял, да и разорвал в клочки все 10 листов…

— Почему сглупил? Правильно сделал. — Яодобрительно кивнула, рвать бумагу, все ж таки лучше, чем резать людей.

— Нет, не правильно. Когда клочки разлетелись покомнате, она укоризненно так на меня посмотрела и говорит, что же вы СулейманАбрамыч, хулиганите? Все равно это ни к чему не приведет, у нас еще ксерокопияимеется, а где она хранится, я вам не скажу… А сама зырк на один из стеллажей.Ну, думаю, не говори, сам найду. Одна загвоздка, вечером нельзя — кабинет насигнализации, а днем эта грымза постоянно в нем торчит. — Онсморщился. — Об этот я думал, выходя из кабинета. А возвратясь к себе влаборантскую, я пришел к выводу, что у меня есть единственный выход…