С начала они хотелись обойтись своими силами, но когдавыяснилось, что пистолет вахтера не заряжен, Ксюша предложила вызвать Геркулесова— мало ли от кого придется подругу отбивать, вдруг без оружия не обойтись.Когда Коленька прибыл, Сонька уже вся извелась от бездействия, по этому оченьему обрадовалась, но, увидев, что бравый опер не привез с собой ни базуки, нидаже автомата, сникла, посчитав наган несерьезным оружием. Однако ж отправиласьна поиски вместе с ним.

Искали они меня долго. Прочесали все кабинеты, закутки,прошарили подвал, но ни следа Лели Володарской не обнаружили. Не осмотреннымиостались только складские помещения, хотя там меня найти они не надеялись.Пошли скорее для очистки совести. Вот по дороге они как раз и услышали мойкрик.

Компания как раз шествовала через внутренний дворик, когдаГеркулесову показалось, что он услышал мой бас. Он остановился, прислушался.,не понимая, откуда может идти этот звук, ведь поблизости ничего, кромезаброшенной кирпичной домушки с надписью «Огнеопасно — газ!», не было. Тут крикповторился. И стало ясно, что именно за обшарпанной дверью этого зданьица, я иору.

— После этого мы и ворвались, — закончилповествование Геркулесов. — Я вбежал первым, выломав дверь. Следом Соня сфонариком, за ней вторая девушка и вахтер. Когда я увидел, что вся истекаешькровью, я выстрелил.

— Ты убил его?

— Только ранил. — Коленька грустноулыбнулся. — Приберег гражданина Швейцера для судей.

— Ты видел его… ну, после этого?

— Час назад.

— Он что-нибудь говорит?

— Нет. Лежит молча. Маленький, жалкий, даже какой-тосплющенный, будто раздавленный. А в глазах такое недоумение, будто до сих порне верит, что для него все кончено.

— И почему он стал таким? — задумчиво спросилая. — Откуда это пренебрежение к чужой жизни? Ведь он не такой уж страшныйчеловек, я говорила с ним, он не садист, не маньяк… Просто когда-то он решил,что чья-то смерть — ничто, по сравнению с его идеей.

— Идеей? Но, как я понял, Швейцер просто хотел загрестипобольше бабок.

— И это тоже. Но еще он собирался бороться с мировымтерроризмом…

— С арабами он хотел бороться, а не с мировымтерроризмом, — уверенно сказал Коленька. — А это, как ты понимаешь,не одно и тоже. Потому что против террора он ничего не имеет, зато противарабов…— Он махнул рукой над головой. — Так что Сулейман ваш Абрамыч фруктеще тот. Доктор Зло, какой-то. Одержимый идеей фикс.

— А чем ему арабы так не угодили?

— Скорее всего, из-за матери. Он вообще-то с детствамалость тронутый был. — Тут Геркулесов замолчал, собираясь смыслями. — Мы ведь его дневник нашли. Он вел его с детства. Конечно, неочень интеллигентно читать столь личные записки, но, сама понимаешь, в нашей профессиищепетильность только мешает… Тем более дневник многое объяснил и помог врасследовании. Так вот. — Он вновь сделал паузу. — Лейла Швейцер, вдевичестве Фаяд, бросила сына и мужа, когда мальчику было 6. Вернее, онавынуждена была это сделать. За Абрама Швейцера она вышла замуж безродительского благословения, попросту сбежала с ним. Ее семья ее искала, через7 лет нашла. Аж в Советском Союзе. Тогда они и увезли ее, они бы и мальчишкувзяли с собой, чтобы попробовать сделать из него настоящего борца с неверными,но тогда он лежал в больнице — Сулейман рос очень болезненным — а чахлые бойцыим не нужны. Вот так Абрам Швейцер остался без жены. А Сулейман без матери. Намальчишку ее исчезновение произвело сильнейшее впечатление. Он замкнулся,зачах. Стал дичиться всех, даже отца. А все потому, что мать заменяла ему всех,ее он не просто любил, а боготворил. Дальше больше: мальчик серьезно заболел —у него по всему телу пошли фурункулы и на нервной почве отказала левая сторонатела. Днями он молча лежал в кроватке, а если и заговаривал с отцом, то толькочтобы узнать скоро ли приедет его мамочка. Абрам не знал, что делать. Он былхорошим человеком и не желал наговаривать на родственников жены, по этому решилоградить сына от реальности, придумывая разные сказочки про маминоисчезновение: то она поехала за границу работать, то поплыла на корабле вкругосветное путешествие, то ей пришлось ненадолго уехать на родину, чтобыстать там королевой. В итоге Сулейман, запутавшись в отцовых легендах, сделалсвоей вывод, что мать его бросила, потому что не любит, а папа не хочет егоранить, по этому и не говорит правды.

— Все это ты узнал из дневника?

— Там о многом написано. Например, о том, какмучительно он выздоравливал, как с головой окунулся в учебу, лишь бы забыть отом, что он не нужен своей матери. — Геркулесов мрачно хмыкнул. — Тызнаешь, а он ведь был вундеркиндом. Если в школу он пошел, не умея ни читать,ни писать, да что там, он говорил-то с трудом, то к 3-ему классу он уже решалсложнейшие задачи по физике. Сулейман вообще имел склонность ко всем точнымнаукам. Школу он закончил в 15, и учителя не знали, какую профессию он выберет,так как одинаково блестяще он разбирался и в математике, и в физике, и химии.Но он выбрал химию, решил пойти по стопам отца — Абрам Изральевич Швейцер былочень известным специалистом в этой области. Ну вот. Потом учеба, работа,диссертация. Признание. И вместе с этим страшное одиночество — отца убили,когда парень еще учился на первом курсе — комплексы, переросшие в психическое расстройство. —Геркулесов перевел дыхание, хлебнул немного воды из графина и закончил. —Вот такой он, ваш Суля. Вроде страшный человек, а сочувствия заслуживает.

Я хмуро уставилась в стену, решая изменить ли мне мнение оСулеймане в связи с новыми фактами или нет. После недолгой внутренне борьбысделал следующее заявление:

— Знаешь, я бы ему, быть может, и посочувствовала, еслибы не одно обстоятельство.

— Какое?

— Он мне шишек набил! И щиколотку изуродовал! —воскликнула я возмущенно. — Теперь у меня на ноге шрам останется. На всюжизнь. — Я судорожно охнула, готовая зареветь, но потом мне пришла вголову спасительная мыслишка. — Хотя… Я давно хотела змейку на щиколоткевытутуировать, да все денег жалела. А теперь такой повод, шрамчик прикрыть-тонадо…

— Не надо. Я девушек с татуировками не люблю.

— Ха! — Я приготовилась ему нахамить, но что-тоновое, появившееся в его взгляде, заставило меня проглотить свою глупуюостроту. Чего это он на меня так проникновенно смотрит? А? Я засмущалась иневпопад спросила. — А со шрамами тебе девушки нравятся?

— Ты мне любой нравишься, подружка.

Я открыла, было, рот, чтобы ляпнуть какую-нибудь глупость,но Коленька вдруг наклонился ко мне и поцеловал. В губы. И поцелуй этот совсемне походил на дружеский. Он был скорее… Ну… Э… Улетный, короче, был поцелуй.Вот так-то, господа.

Когда мы оторвались друг от друга, я вдруг вспомнила, чтозабыло кое-что узнать. И с замиранием спросила:

— Ты любишь Кафку?