Мы засиделись далеко за полночь и вот что решили. По меренаших сил и возможностей мы исполним волю тетушки Шарлотты и старого графа деФор – моего деда и отца Максимилиана. Проклятое полотно будет храниться «взамке или на его территории», как предписано вердиктом, но при этом «в тюрьме»,как выразился мэтр Ле-Труа. Мы с Максимилианом отыщем такое место для хранениякартины, где ее не сможет увидеть ни один досужий глаз. Никогда, даже случайно!Только мы двое будем знать это место. Мы дали друг другу клятву, что будемхранить тайну до смерти, и тот из нас, кто переживет другого, откроетместонахождение картины самому старшему из своих потомков, чтобы как можноменьше народу знало о существовании позорной тайны рода Лепелетье.

«Картина должна храниться в замке или на его территории…»Территория, однако, понятие очень растяжимое. За годы, пока тянулась наша тяжбаи я состояла в переписке с Ле-Труа, я была вынуждена читать сборникиузаконений, чтобы не чувствовать себя совершенной дурой по сравнению с этимумнейшим человеком. Помню, меня весьма позабавило знакомство с таким понятием,как exterritorialite. На него в одном из своих писем обратил мое вниманиеЛе-Труа. Оно означает, что посланник некоего государства, а также здание самогопосольства, находящиеся на территории государства другого, не должныподчиняться его законам, а являются как бы частью своего отечества. Более того– если даже карета посланника выезжает на улицы чужой столицы, она тожеявляется как бы частью своей родной страны.

Конечно, будет нелегко отыскать такое место, где картинасохранится в состоянии достаточно хорошем. Ведь мы должны, не нарушая данногоМаксимилианом слова и не подвергая честь нашей семьи новым испытаниям, попервому требованию предъявлять полотно каким-то там комиссарам, о которыхсказано в вердикте. Однако «встреча» этих комиссаров с «преступником» будетпроисходить в строгой тайне, сугубо en tкte а tкte [40], – а потом нам придетсяпрятать картину вновь, ибо…

Страница оборвана, далее в дневнике отсутствует нескольколистов .

Честно говоря, я думала, что ночью вовсе не усну. Мне былострашно в этом доме, который сначала показался таким приветливым. Невыносимострашно! Честное слово, была даже мысль пойти к соседям и попроситься напостой. Но к кому пойти? Клоди уехала, Жани тоже. К тому же эта странная особа,нервная мамаша и русофобка, была бы последней, честное слово, к кому яобратилась бы за помощью. Понимаю, что подозрения мои глупы, что такоепотрясение, какое было отображено на ее лице, когда она вытаскивала меня изпогреба, трудновато изобразить, она истинно была в шоке, увидев меня, – а всеже, все же, все же…

Других знакомых в Мулене у меня нет, а просто так ввалитьсяв дом к людям посторонним и просить пристанища я не могу. Поэтому трясусьполночи на кровати, то задыхаясь, то натягивая на себя пуховое одеяло. Это втридцатиградусную-то жару! Боюсь, я теперь очень не скоро согреюсь после моихпогребальных приключений.

Ночь один в один как прошлая. Луна устраивается как разнапротив окна и таращится на меня то ли сочувственно, то ли насмешливо. Нет, янипочем не закрою окно, потому что в полной темноте вовсе сойду с ума! Но испать не могу. Встаю, облокачиваюсь на подоконник и смотрю в небеса. Что-то ониополчились против меня, такое у меня впечатление. То жуткая история вДзержинске, то вчерашний пассаж…

Как там дома, интересно? Распутали загадку нападения на нашубольничку?

Вот только как ее, позвольте спросить, можно распутать, еслия одна знаю, что убийца сбежал за рубеж? И оттуда, из Дзержинска, его недостать, не достать… Если там, наверху , за тоннелем , все же есть что-то , ну,может быть, не рай и ад, а просто некое обиталище душ, то, может быть, Василийвидит и знает, куда подевался его убийца, но так же, как и я, не может никомудать знать об этом. Не придумано каналов связи!

Он не может, но ведь и я тоже не могу. Я не знаю, в Парижели еще тот человек, которого я видела рядом с Максвеллом Ле-Труа, а может,подался неведомо куда, в Ливан, скажем, или в Афганистан, или… Какие там ещеесть страны, где привечают террористов всех мастей? На ту же Корсику! Взял да ипримкнул к сподвижникам Иана Колона! Что я могла предпринять, чтобы егозадержать?

А вообще-то, кое-что могла. Для начала как минимум сообщитьвластям, что один из знакомых скандально известного художника Максвелла Ле-Труасвязан с российскими террористами.

Почему я этого не сделала? Почему бросилась бежать в Мулен?

Да что это меня вдруг так разобрало? С чего начали мучитьугрызения совести? Не потому ли, что чуть не отдала концы в подвале и осознала,что умирать нельзя, пока есть неотданные долги?..

Первый раз я позорно сбежала, когда рванула из Дзержинска ваэропорт, не оставшись давать подробные показания. Но небеса тут же дали мнешанс исправиться, даже два шанса. Я встретила террориста сначала во Франкфурте,потом в Париже. И оба раза не использовала возможность расквитаться с ним.

Ну кто я после всего этого?!

Ничего: говорят же, что раскаяние – половина искупления. Яраскаиваюсь. Эх, был бы у меня под рукой телефон, я бы прямо сейчас началаназванивать в комиссариат полиции.

Я не могу стоять на месте. Спускаюсь на первый этаж, выхожуна террасу (надо завтра обязательно выдрать проросшие сквозь щели плит будылья,они так противно шуршат под ногой!), потом на асфальтированную площадку переддомом и начинаю бродить вокруг крошечной шапель, то есть часовенки,воздвигнутой лет двести, а то и триста назад кем-то из Брюнов уж и не знаю вчесть какого события. Это простой каменный постамент с крестом наверху. Крест –две железных трубы, только и всего, на них болтается кованый веночек. Металлпозеленел от времени, понятное дело, камень изъеден проплешинами, совершеннокак в погребе, но он теплый, он еще не остыл от жаркого, изнурительного солнца…

Черт, черт, черт! Кто запер меня в погребе? Зачем? ПочемуМаксвелл встречался с тем типом? Чья машина стояла сегодня на холме, откудаоткрывался вид на Мулен?

Я отхожу чуть подальше от дома и смотрю в сторону холма. Ичто же я вижу? «Рено» стоит на том же месте! Однако автомобиль уже не один – кнему медленно ползет по склону другой. Останавливается рядом. Мне чудитсямельтешенье каких-то фигур, но, может быть, вот именно что чудится: этодовольно далеко от меня. Потом одна из машин отъезжает, и у меня создаетсявпечатление, что отъехала именно та, которая торчала на холме раньше. А новаяостается стоять.