Мне жарко, лицо вспотело. Мокрым платком отираю лоб, ночто-то царапает мне кожу. Смотрю на платок, и только теперь замечаю, что явытащила вместе с ним какую-то смятую бумагу, мелко-мелко исписанную синимчернильным карандашом.

Недоумевая, верчу ее перед глазами. Откуда у меня в карманеисписанный листок, влажный от сырого платка?

А ведь это не просто листок, это какое-то письмо…

Дорогие Асенька и Макс, если вы читаете эти строки,написанные столь чудным образом, значит, меня больше нет в живых. Крепконадеялся, что мы вместе с вами поедем когда-нибудь во Францию и попутешествуемпо этой чудной стране, о которой нам столько раз рассказывал ваш отец. Однакотак уж складываются обстоятельства, что поехать, видимо, вам придется без меня.Сначала ушел ваш отец, теперь, похоже, придется и мне покинуть вас. Вы,Мансуровы, всегда были для меня самыми дорогими людьми, Николай Иванович былдругом и наставником, Асенька стала моей женой, Макс – братом, а потому я могутолько надеяться, что вам все-таки удастся найти утраченное сокровище.

Я не говорю, что вам предстоит легкая задача. Но она вполнеосуществима. Главное – захотеть. И иметь возможность исполнить задуманное. А увас есть такая возможность: жизнь.

Как жаль, как бесконечно жаль, что я не смогу быть с вами.Когда ваш отец умер, не стало у нас человека, который давал нам всем разумные ибезошибочные советы. Сейчас я нахожусь на пороге шага, который может поставитьпод удар мою жизнь и подвергнуть вас опасности погибнуть вместе со мной. Будьжив ваш отец, он бы подсказал мне верное решение.

Но его нет. И если вы все-таки читаете это письмо,написанное в память о нем любимым им способом (вспомните слово «вода»!),значит, я ошибся и решение принял неверное. Ну что ж, нет худа без добра, моидорогие! Зато теперь мы окончательно выяснили, кто был виновником всех тех бед,которые обрушивались на нас и нашу семью последний год. Не кори себя, Асенька,за то, что ты ввела О.Г. в наш дом. Ты – милое, невинное дитя. Я, твой муж,знаю тебя лучше других. Ты навсегда останешься доверчивым ребенком, но тогда уждоверься и нашему с Максимом знанию жизни!

Остерегайся ее. Остерегайся ее, Асенька! И – береги себя.Храни тебя бог, ты знаешь, что была самым большим счастьем моей жизни.

Прости, если мои прощальные слова покажутся тебе слишкомсухими и не столь нежными, как те, которые ты привыкла слышать от меня. Но,видишь ли, я до сих пор не верю, что это – мое последнее письмо к тебе, что ябольше не смогу обнять тебя и рассказать о своей любви. Еще верю, что какое-точудо спасет нас всех, что мы вместе поедем во Францию…

Прощаюсь с тобой, уповая на чудо.

Макс, дорогой мой друг! Прости и ты, что покидаю твою сеструи тебя, но ты уже совсем большой мальчик, давно зовешься Максимом Николаевичеми бегаешь не за гимназисточками, а за взрослыми дамами, поэтому, не сомневаюсь:ты сумеешь позаботиться и о нашей ненаглядной Асеньке, и о себе. А поручениетвоего отца, уверен, никто не выполнит лучше, чем ты.

Теперь о деле. Тетрадь и все остальное лежат в надежномместе. Наверное, ты миллион раз видел это место из бывшего моего окошка.Вспомни, как туда однажды улетел Аськин индийский шарф и мы с тобой пыталисьего добыть. Именно под той штуковиной, с которой ты снял шарфик сестры, инаходится то, о чем идет речь. Посмотри внимательно, и ты увидишь, что в одномместе лист жести немного поцарапан. Там и ищи. Только будь осторожен и несвались, как в прошлый раз. Меня уж не будет рядом, чтобы поймать тебя, алететь-то высоко!

Как видишь, все просто. А ты думал, в этом «таинственномписьме» будет начерчен целый план с перекрещенными костями и черными метками?Увы, я безнадежно прозаичен, ты знаешь. Единственное, почему я прибегнул кстоль романтическому способу сообщить тебе все эти сведения, это, повторюсь,опасение, что излишняя доверчивость и доброта твоей сестры и моей жены могутиметь роковые последствия для нас всех. Я просто не хочу, чтобы особа, вкоторой я подозреваю силу губительную, страшную, добралась до тайны, котораяпринадлежит даже не нашей семье, а двум великим странам – России и Франции.

Да, вот так высокопарно и торжественно!

Макс, прости и ты, если это письмо покажется тебевзбалмошным и невразумительным. Я, повторяю, все же не верю, что оно последнеев моей жизни. Все еще кажется, что избудется беда над Россией, все воротится,станет как прежде, что мы увидимся, обнимемся, выпьем твоего любимогошампанского, поговорим и выскажем друг другу все то, что так глупо выглядит набумаге.

Dum spiro, spero [42]. Надейтесь и вы, мои дорогие, моиродные.

Прощайте. Вечно любящий вас Алексей Борисоглебский.

Итак, я наконец-то собралась это сделать. Ползаю по террасеи выдираю осточертевшие уродливые будылья. Голову мне прикрывает огромнаясоломенная шляпа, найденная в амбаре. На руках нитяные перчатки, рядом стоитплетеная корзина, уже наполненная сорной травой, а в руках у меня секатор.Реквизит вполне привычный: примерно с таким же я привожу дома в порядок нашпалисадник, только вместо секатора обычно беру цапку. Здесь ничего подобного ненашла, ладно, и секатор сойдет.

Между прочим, я взялась за работу не только из любви кпорядку. Ничто так не успокаивает, как ковырянье в земле. Правда, террасакаменная, но это уже детали.

Я смотрю на потрескавшиеся плиты, но вижу не их, а нечтосовсем другое. И в куче пожухлой травы, которую я запихиваю в корзину, тожевижу другое. Это – странно окаменевшая, очень стройная, словно бы выточенная,загорелая ножка.

Там, на дороге, я не могла увидеть большего: из раскаленнойна солнце машины ударило таким жутким запахом, что я едва не лишилась сознаниятут же, на обочине. Полицейский сердито прикрикнул:

– Отойдите, мадам!

И я беспрекословно повиновалась: бочком-бочком обошластолпившуюся на шоссе группу и шатаясь побрела к Мулену. Меня никто неостановил, не задержал. Может быть, в моих показаниях не было нужды, можетбыть, они еще будут опрашивать жителей окрестных деревень. Но какой с менятолк? Правда, я смогу сказать, что видела этот красный «Рено» и раньше, но незаметить его на холме над Муленом не смог бы только слепой. Наверняка о нем идругие жители Мулена расскажут. А вот про то, что «Рено» стоял около отельчикав Фосе, вряд ли кому-то здесь известно. Я скажу об этом непременно. Если спросят,конечно.

Слышен рокот мотора. Потом машина притормаживает, и я слышураскатистый мужской голос: