Девушка приятно улыбнулась Пауэрсу, на мгновение разогнав враждебность между двумя мужчинами. Когда тот кивнул ей, она перегнулась через Калдрена и сказала:

– Кстати, я только что дочитала автобиографию Ногути – великого японского врача, открывшего спирохету. Вы мне чем-то его напоминаете – во всех пациентах, с которыми вы работали, очень много от вас самого.

Пауэрс тускло улыбнулся ей, а потом невольно встретился глазами с Калдреном. Какое-то время они мрачно глядели друг на друга, и щека Калдрена начала раздражающе подергиваться. Он напряг мышцы лица и через несколько секунд сумел побороть тик, явно недовольный тем, что Пауэрс стал свидетелем этого краткого позора.

– Как прошел сегодняшний визит в клинику? – спросил Пауэрс. – У вас снова были… головные боли?

Калдрен стиснул зубы, взгляд его неожиданно сделался раздраженным.

– Кто мой лечащий врач, доктор? Вы или Андерсон? Разве вы вправе теперь задавать мне такие вопросы?

Пауэрс недовольно взмахнул рукой.

– Наверное, нет.

Он прочистил горло; жара вызывала отток крови от головы, и Пауэрса одолевали усталость и желание убраться подальше от этих двоих. Он повернулся к своей машине, но сообразил, что Калдрен, скорее всего, увяжется следом и либо попытается вытеснить его в кювет, либо выедет вперед, заставив Пауэрса тащиться в пыли из-под его колес всю дорогу до озера. Калдрен был способен на любое безумие.

– Ну ладно, мне еще нужно тут кое-что забрать, – сказал Пауэрс, а потом добавил более уверенным тоном: – Но вы свяжитесь со мной, если Андерсон вдруг будет недоступен.

Он помахал им и пошел дальше мимо шеренги машин. В отражениях их стекол было видно, что Калдрен оглянулся и внимательно за ним следит.

Пауэрс вошел в неврологическое крыло, благодарно остановился в прохладном вестибюле, кивнул паре медсестер и вооруженному охраннику за стойкой регистратуры. Почему-то безнадежные больные, спавшие в соседнем корпусе, привлекали орды зевак, в основном психов с какими-нибудь волшебными средствами от наркомы или просто любопытствующих бездельников, однако хватало и самых обычных людей, многие из которых преодолевали тысячи миль, устремлялись к Клинике, ведомые каким-то странным инстинктом, точно животные, мигрирующие на рекламный показ кладбищ их биологического вида.

Пауэрс заглянул в кабинет завхоза, выходивший окнами на площадку для отдыха, взял ключ и направился мимо теннисных кортов и гимнастических брусьев к закрытому бассейну на ее дальней стороне. Войдя, он запер за собой дверь и, минуя облезающие деревянные трибуны, подошел к глубокому концу бассейна.

Поставив ногу на подкидную доску, он взглянул на идеограмму Уитби. Ее скрывали мокрые листья и обрывки бумаги, но очертания можно было различить. Она занимала почти все дно бассейна и на первый взгляд, казалось, изображала огромный солнечный диск, из центра которого выходили четыре луча-ромба, – примитивная юнгианская мандала[39].

Гадая, что заставило Уитби создать перед смертью этот узор, Пауэрс заметил, как что-то шевелится в мусоре рядом с центром диска. Черное животное с шипастым панцирем, длиной около фута, копошилось в грязи, приподнимаясь на усталых лапах. Панцирь был ярко выраженным и отдаленно напоминал доспех броненосца. Достигнув края диска, животное остановилось и замерло, а потом медленно отступило обратно в центр – оно явно не желало или не могло пересечь узкую канавку.

Пауэрс огляделся, зашел в одну из раздевалок и снял с ржавых креплений маленький деревянный шкафчик для одежды. Зажав его под мышкой, он спустился по хромированной лестнице в бассейн и по склизкому полу осторожно приблизился к животному. Оно подалось вбок, пытаясь сбежать, но Пауэрс с легкостью его поймал, затолкав в шкафчик с помощью дверцы.

Животное было тяжелым, как минимум не легче кирпича. Пауэрс постучал кулаком по его массивному черному, как маслина, панцирю, отметил треугольную бородавчатую голову, высовывающуюся из-под него, подобно голове черепахи, и толстые подушечки под первыми пальцами пятипалых передних лап.

Он заглянул в глаза с тремя веками, тревожно моргавшие на него со дна ящика.

– Ждешь особо жаркой погоды? – пробормотал он. – Этот свинцовый зонтик, который ты на себе таскаешь, поможет тебе не спечься.

Он закрыл дверцу, выбрался из бассейна, вернул ключ в кабинет завхоза, а потом отнес ящик в машину.

«…Калдрен продолжает меня донимать [записал Пауэрс в своем дневнике]. Почему-то он не желает принять свою обособленность и создает систему личных ритуалов, чтобы заместить недостающие часы сна. Быть может, мне стоит рассказать ему, что мое собственное время бодрствования стремится к нулю, но для него, скорее всего, это станет последним невыносимым оскорблением – ведь мне в избытке досталось то, чего ему так отчаянно не хватает. Один Бог знает, к чему это может привести. К счастью, кошмарные видения, кажется, пока что отступили…»

Оттолкнув дневник, Пауэрс навалился на письменный стол и уставился в окно, на белую поверхность пересохшего озера, уходящую к протянувшимся вдоль горизонта холмам. В трех милях отсюда, на дальнем берегу, виднелась круглая чаша радиотелескопа, медленно вращавшаяся в прозрачном дневном воздухе, – это Калдрен неустанно загонял в ловушку небо, пропуская через телескоп миллионы кубических парсеков стерильного эфира, как кочевники загоняли море в ловушку берегов Персидского залива.

За спиной у Пауэрса тихо бормотал кондиционер, охлаждая бледно-голубые стены, терявшиеся в полумраке. Снаружи воздух был ярок и душен, волны жара, поднимавшиеся от золотистых кактусов, росших возле Клиники, размывали угловатые балконы двадцатиэтажного неврологического корпуса. Там, в тихих палатах за закрытыми ставнями, спали долгим сном без сновидений безнадежные больные. В Клинике их было чуть меньше пятисот – авангард огромной армии сновидцев, собиравшейся для последнего марша. Прошло всего лишь пять лет с тех пор, как впервые был описан синдром наркомы, однако огромные правительственные больницы на востоке страны готовились принять тысячи людей, поскольку обнаруживались все новые и новые случаи заболевания.

Пауэрс внезапно ощутил усталость и взглянул на запястье, желая узнать, сколько осталось до восьми часов – в это время ему предстояло ложиться спать ближайшую неделю или около того. Он уже успел соскучиться по закату, а скоро увидит свой последний рассвет.

Часы нашлись в кармане брюк. Пауэрс вспомнил о своем решении не следить за временем, выпрямился и посмотрел на книжные полки рядом со столом. На них стояли зеленые ряды журналов КАЭ, взятых им из библиотеки Уитби, – там были напечатаны статьи, в которых биолог описывал свою работу в Тихоокеанском регионе после испытаний водородных бомб. Многие из этих статей Пауэрс выучил почти наизусть, перечитал сотню раз в попытке понять последние выводы Уитби. Забыть Тойнби будет определенно проще.

На мгновение в глазах у него потемнело – это высокая черная стена в глубине сознания отбросила на мозг свою огромную тень. Пауэрс потянулся за дневником, вспоминая сидевшую в машине Калдрена девушку – тот назвал ее Комой, очередная из его безумных шуточек, – и ее слова о Ногути. На