Вернулись во вторник 15 мая к обеду и нас уже ждали. Точнее, не нас, а именно меня. Как они могли так быстро узнать, где именно я остановился?

— Хорошо соображаешь, Генрих, но с большими задержками. Это, наверное, из-за травмы головы.

— Ты все шутишь, а я серьезно.

— Я не шучу. Ты совершенно правильно ставишь вопрос, только вот задать его нужно было еще неделю назад.

— А ты его себе задавал?

— Не только задавал, но и нашел ответ.

— Неужели? — Штейнберг с радостным видом присел на кровати. — Виктор, будь так добр, поделись с больным другом своими открытиями.

— Нашли тебя, через местную полицию. Сразу по приезду я отдал наши паспорта Войцеху Каземировичу для регистрации, что он и сделал в понедельник утром. Регистрировал нас он в канцелярии первого участка у письмоводителя Рябова.

— Нужно срочно потрясти этого Рябова.

— Именно это я и сделал.

— Каким образом?

— Я немного знаком с помощником пристава Белавиным, который тебя допрашивал. Как только вы с Гринбергом уехали, я прошел к нему, обрисовал ситуацию, и мы довольно быстро нашли общий язык. Он вызвал в кабинет секретаря Рябова и тот быстро признался, что за десять рублей помог одному из приезжих, некоему Малахову, найти его «друга» Штейнберга, с которым они якобы давно не виделись.

— Эти приезжие, как я понимаю, тоже регистрировались у Рябова?

— Совершенно верно, Генрих и проживают они в доме вдовы Котельниковой на Московской улице. Сама вдова там не живет, дом достался ей в наследство от родителей, и она сдала его на три месяца двум приезжим господам из Москвы — Малахову и Сидорову.

— Теперь нужно проверить, сколько их там проживает?

— Уже проверил — двое. Один из них, пока не знаю кто: Малахов или Сидоров и помогал спасать тебя от озверевших купеческих сынков.

— Вообще ничего не понятно! Может взять их и потрясти?

— Я тоже так думал, Генрих, но что это даст? Если они люди Дулова, то простые пешки. Им сказали следить за тобой, вот они и следят, а что и зачем им без разницы, никто не будет их посвящать в детали. Поэтому я предлагаю просто последить за ними некоторое время.

— Пожалуй ты прав, Виктор. У тебя есть шампанское?

— У меня нет, но есть у Каземирыча.

— Возьми у него бутылку, только чтобы никто не видел.

— Это мы сейчас устроим.

Через пять минут Соколов вернулся с бутылкой шампанского и двумя бокалами. Открыв бутылку и разлив пенистую жидкость, он посмотрел на Штейнберга.

— Итак, за что будем пить?

— Я хочу извиниться перед тобой Виктор и заявить, что был не прав в отношении тебя.

— Честно говоря, я ничего не понял.

— Когда Федор Васильевич навязал мне твое общество, я был уверен, что все придется делать самому, а ты будешь лишь обузой в этом деле. Сейчас я признаю, что был не прав и приношу тебе свои извинения. Ты оказался не только толковым напарником, но и прекрасным другом. Я признаю свою ошибку, благодарю бога за то, что он свел нас в это непростое время и предлагаю выпить за тебя.

Штейнберг поднял свой бокал, но Соколов не поддержал его.

— Спасибо. Генрих, за эти слова. Не буду скрывать, что мне приятно их слышать, но уж если ты решил покаяться, то разреши и мне сделать, то же самое. Когда я впервые увидел тебя и прочитал письмо Федора, то был полностью уверен, что мне придется все делать самому, правда, очень быстро я понял, что ошибся. Поэтому я тоже хочу извиниться перед тобой за эти, не делающие мне чести мысли. Сейчас я рад, про провидение свело нас вместе.

— Это провидение вообще-то имеет конкретное имя — Ростопчин Федор Васильевич.

— Вот за него и выпьем!

Шампанское быстро закончилось.

— Как насчет ужина? — Спросил Соколов, посмотрев на часы.

— Согласен, вот только горничная что-то задерживается.

— Ты что, так и будешь на шее у хозяйки сидеть?

— Конечно, с моей стороны это наглость, здесь ты прав. Однако, приятно, когда о тебе кто-то заботится. Ты не находишь?

— Не знаю, поскольку последним, кто обо мне заботился, была моя мама. Это было так давно, что я даже не могу вспомнить ее лицо, не то, что какие-то ощущения.

— Вот и у меня тоже самое. Раньше я как-то не обращал на это внимание, а сейчас, когда наша сердобольная хозяйка проявила такое участие в моей судьбе, я вдруг понял, чего был лишен все эти годы. Ты говорил, что она вдова и не имеет детей?

— И что дальше?

— Ничего, я просто подумал, что она относится ко мне, как к сыну. Кажется, это называется нерастраченный материнский инстинкт.

В это время раздался стук в дверь, и появилась запоздавшая горничная, однако, на этот раз у нее в руках не было меню.

— Добрый вечер, господа, — прощебетала она, делая книксен, — барыня и барышня просили узнать, не откажитесь ли вы поужинать вместе с ними.

Соколов подошел к горничной и взял ее за руку.

— Дитя мое, как тебя зовут?

— Фрося. — Засмущавшись, ответила девушка.

— Прекрасно, а теперь Фрося объясни нам, кто такие барыня и барышня?

— Серафима Дмитриевна и ее компаньонка.

— Вот, теперь понятно. И куда конкретно нас пригашают?

— Ужин будет в комнате барыни на втором этаже, я вас провожу.

— Фрося, нам нужно полчаса, чтобы привести себя в порядок.

— Хорошо, я вернусь за вами через тридцать минут.

— Генрих, тебе не кажется, что неудобно идти в гости к дамам с пустыми руками? — задал вопрос Соколов, как только за горничной закрылась дверь.

— Что ты предлагаешь?

— Давай четвертной билет, сейчас сообразим. — Сказал Соколов и, получив ассигнацию, вышел в коридор. Вернулся он минут через пять, вполне довольный.

— Все уладил, сейчас доставят шампанское и торт из трактира «Париж».

К приходу горничной они успели переодеться и предстали перед дамами