хрусталя. Вероятно, фрейлина выдавала его за «бриллиантовое» и, желая избежать разоблачения, обратилась не к местным ювелирам, а к московским, точнее ко мне.

— Вот учу тебя, учу…

— Генрих Карлович, — прервала наигранное возмущение Соколова хозяйка, — мне все-таки, кажется, что вы хороший ювелир, хоть вы это и отрицаете. Сомневаться в своих способностях в присутствии двух дам, пусть и провинциальных, может только очень уверенный в себе, квалифицированный специалист.

— Или глупец! — Возразил Соколов. — Любой ювелир раздул бы данный эпизод до невероятных размеров, создавая себе любимому солидную рекламу, а Генрих, в присутствии двух прекрасных дам, взял и все испортил своим прозаическим признанием.

— Не могу с вами согласиться, Виктор Алексеевич, — решила высказать свою точку зрения Анна, — ничего он не испортил, совсем наоборот. Генрих Карлович повел себя как честный человек и не стал вводить в заблуждение своих новых знакомых. Думаю, Серафима Дмитриевна, права, считая, что Генрих Карлович хороший ювелир.

— Сдаюсь. — Поднял вверх руки Соколов. — Я хотел как лучше, но в провинции все понятия перепутались.

— Это не в провинции они перепутались, а в столицах. — Назидательным тоном произнесла хозяйка. — Я вам все время об этом напоминаю, но вы никак не можете избавиться от своих пошлых фраз и дешевых комплиментов. Будьте проще, не надо видеть в нас только глупых провинциалок, способных лишь обсуждать местные сплетни и перемывать косточки соседям. Берите пример с вашего друга. Он ведет себя естественно, не выставляет напоказ и в тоже время не принижает достоинства женщин. Он удивлен тем, что Анна преподает математику и ведет у меня бухгалтерию, а я исполняю должность управляющего, но принял это как должное и готов помогать нам. Он видит в нас равноправных партнеров, а вы только женщин.

— Не просто женщин, а прекрасных женщин. Согласитесь, это огромная разница.

— Вы опять за свое, Виктор Алексеевич?

— Серафима Дмитриевна, неужели женщине неприятно слышать, когда ее называют прекрасной?

— Приятно! Только это как деликатес, чем реже его пробуешь, тем вкуснее он, кажется. Если вас кормить черной икрой три раза в день в течение месяца, то еда превратиться в пытку.

За столом воцарилось молчание, и даже Соколов вдруг как-то погрустнел, не пытаясь возражать. Видя, какое действие произвели ее последние слова, Серафима Дмитриевна решила несколько разрядить обстановку.

— Господа, давайте еще выпьем чаю. Виктор Алексеевич, вы не поможете мне подогреть самовар?

— Да. Конечно. — Соколов вскочил, будто его ошпарили, и занялся самоваром.

— Кстати, торт, который вы отобрали у несчастного Лопатина, оказался очень вкусным.

— Ну, наконец-то, хоть одна похвала за весь вечер. — С наигранной радостью в голосе произнес Соколов.

Все и даже Соколов с удовольствием приступили к чаепитию.

— Скажите, какие заведения в городе находятся под патронажем императрицы? — Задал вопрос Штейнберг.

— Насколько мне известно, только Художественная школа. — Ответила Анна. — А, почему вас это интересует?

— У вас ведь новые постояльцы, Серафима Дмитриевна? — Обратился Штейнберг к Казанцевой.

— Да, трое. Приехали из Петербурга.

— Это комиссия из ведомства Марии Федоровны, возглавляет ее коллежский советник Буланов Иван Александрович. Кто остальные двое я не знаю, но с Булановым мне уже доводилось сталкиваться. Тип, прямо скажем, довольно неприятный.

— Вы думаете, они будут проверять Художественную школу?

— Скорее всего, что так, поскольку, как сказала Анна Францевна, никаких других объектов, относящихся к ведомству императрицы в городе нет.

— Нужно будет срочно предупредить директора. — Заявила Анна.

— А ему есть, чего бояться?

— Нет, что вы! Просто комиссия — это всегда неприятно, создает массу хлопот и отнимает уйму времени. Как правило, весь распорядок дня безжалостно нарушается и лучше заранее к этому подготовиться.

— Вы как-то странно задали вопрос, Генрих Карлович, — заметила хозяйка, — как будто в чем-то подозреваете руководство школы.

— Нет, Серафима Дмитриевна, я ни в чем таком не подозреваю господина Файна, тем более что я с ним не знаком и в школе никогда не был. Просто у меня имеется довольно неприятный опыт работы в подобной комиссии. Тогда разбирали жалобу детей Московского воспитательного дома, так же относящегося к ведомству императрицы. То, что я увидел и услышал в ходе этого разбирательства, повергло меня в ужас: голодные раздетые и разутые дети, и холеные сытые руководители, безжалостно обирающие своих подопечных. Из выделяемых казной денег до детей доходило не более 10 %, поэтому неудивительно, что смертность среди воспитанников доходила до 90 %.

— Ужас! — Воскликнула Анна. — Надеюсь, императрица навела порядок?

— Мы с дядей тоже на это надеялись. Он жертвовал довольно значительные суммы на содержание этих детей, а оказалось, что на его деньги руководство построило себе шикарные особняки. Он пытался добиться справедливости, но его никто не хотел слушать. Комиссия признала жалобу детей необоснованной, и все осталось по-прежнему.

— Как такое вообще возможно, — возмущенно заметила Серафима Дмитриевна, — ведь члены комиссии все это безобразие видели своими глазами. Они обязаны были изложить императрице истинное положение дел, ведь именно за этим их туда и послали.

— Я разделяю ваше негодование, Серафима Дмитриевна, тем более что еще не так давно сам думал подобным образом. В своих докладах чиновники всячески приукрашивают реальность, стремясь показать свое рвение и незаменимость, а так как работать они не умеют, да и не хотят, то все их «достижения» и «успехи» находят отражение лишь на бумаге. Екатерина II сама часто пользовалась этим приемом, чтобы показать Европе, как хорошо живется народу в России при ее мудром правлении. Дядя рассказывал, как в своих письмах, адресованных к европейским корреспондентам, она расписывала, что русские крестьяне каждый день едят куриц и даже индюшек, одеты не хуже бюргеров и живут в двухэтажных домах.

— Но ведь это же, не правда! — Воскликнула Анна.

— Конечно не правда! А вы знаете, сколько труда, средств и времени нужно, чтобы нарисованная императрицей картина стала явью? Много, очень много, но, главное, нужно желание, а вот его-то и нет. Зато есть желание показать свое «величие» и тут на помощь приходит бумага, где можно все расписать не ограничивая свою фантазию и не жалея красок. Точно также действуют и чиновники, только у них масштаб скромнее. Императрица сама не желала знать правду, поскольку под ее «мудрым» руководством жители страны и дети в