Толик видел, видел, провалиться на месте, он видел своимизаячьими глазами ласковый и заинтересованный взгляд, милейшую улыбку на лицеюной богини. Она цокала своими копытцами, качала челкой и приближалась, и нужнобыло только разомкнуть предательские уста и сказать что-нибудь, все что угодно(привет-Люка-как-насчет-кино-катка-баскет-бола-стенгазеты-гречневой каши смолоком-гоминдановского-отребья?), и, право же, началась бы для Толикаупоительная романтическая пора юности – дружба паренька из самого крайнего вгороде барака с дочерью грозного полковника. Впоследствии – расстрел, арияКаварадосси, голуби на черепичных крышах…

Людмила Гулий прошла мимо, но остановилась сразу же иполуобернулась, выжидая, но он, ничтожество, мгновение подрожав, поплелсяпрочь, еле-еле переставляя дедушкины панталоны.

Дедушка, Натан фон Штейнбок, выпускник Цюрихскогоуниверситета, всю жизнь мечтал о собственной аптеке. Он был очень старательными способным фармацевтом и служил поочередно в московских аптеках Рубановского,Льва и у Ферейна. Наконец перетирание порошков, взвешивание облаток наточнейших весах с прозрачными целлулоидовыми чашечками, а также все егосдержанное европейское послушание принесли плоды. На окраине, среди лопухов,почерневших от паровозной пыли, возникла аптека «Фон Штейнбок», настоящаяаптека с матовыми шарами над входом, с серебряной кассовой машиной «Националь»,с набором сухих трав и лекарств в вертящихся шкафчиках. Увы, и в этом торжествеприсутствовал черный юмор – аптека открылась к концу 1916 года.

Весной семнадцатого дед в распахнутой «лирной» шубе ворвалсяв квартиру, потрясая кипой газет:

– Ревекка! Керенский в министерстве! Подумать только –Керенский! Прощай теперь, черта оседлости!

Еще через несколько лет мрачный желтый служащийГораптекоуправления, гражданин Штейнбок, выставил за дверь старшую свою дочкуТатьяну за то, что она «примкнула к узурпаторам», то есть вступила в комсомол.Случилось так, как мы спустя сорок лет пели о наших мамах:

Вот скоро дом она покинет,

Вот скоро грянет бой кругом!

Но комсомольская богиня…

Ах, это, братцы, о другом…

В тридцать седьмом, цосле ареста коммунистки Татьяны, «бойцыНаркомвнудела» пришли и за стариками фон Штейнбоками. Бдительные соседисообщили, что квартира недорезанных буржуев нафарширована спрятанным золотом:николаевками, наполеондорами, луидорами, дублонами и цехинами. Хватитштейнбоковского золотишка на новый агитсамолет «Эразм Роттердамский» счетырнадцатью моторами!

– Жидюга старый, троцкистку воспитал! – орал нафармацевта следователь.

– Пардон, молодой человек, но троцкизм, кажется, этоодна из фракций коммунизма? Я же отрицаю коммунизм во всех его фракциях, –возражал фармацевт.

– Золото! Где золото прячешь, блядь, паскуда, сучийпотрох, залупа конская! – вопил старшина Теодорус в лицо подвешенному намясном крюке монаху.

– Ищите сами, ищите… – слабо улыбался монах. Он ушел заболевой порог и уходил все дальше и дальше.

В подвалах внутренней тюрьмы НКВД, так называемого ЧерногоОзера, Натан фон Штейнбок заболел скоротечной чахоткой. Вещички его былипереданы освобожденной заненадобностью бабке Ревекке.

Итак, свидетели всех этих стремительных историческихсобытий, панталоны английской фирмы «Корускус», уносили робкого Толика всторону от полковничьей дщери Людмилы и занесли в «туборкаску», где, эффектнопоставив ноги па унитазы, курили два одноклассника, Поп и Рыба, то есть

Попов и Рыбников.

– Между прочим, Людка Гулий уже того, – говорилРыба и ладошкой правой руки постукивал по кулаку левой, словно вколачивалкакой-то колышек.

– Иди ты! – осклабился Поп.

– Я тебе говорю! Один офицер ехал с ними в мягкомвагоне от Москвы до Хабаровска. Пахан Гулий кемарил, а офицер Людку харил всюдорогу.

– Рыба! Гад! – неистово тут завопил Толик и«обрушил на противника шквал ударов».

– Толька! Бок! Кончай! С какого хера сорвался?! –тщедушный, но мускулистый Поп вцепился сзади в зеленый пиджак.

Атака была неожиданной. Гладкий и сильный Рыба сидел, икая,в желобе для стока мочи прямо под классическим изречением – «солнце, воздух,онанизм укрепляют организм». Толик, покачиваясь, вышел из «туборкаски».

«…она, оказывается, жаждет животных наслаждений!»

Вошел в столовую и долго смотрел на гречневую кашу с молоком… Архипелаг Фиджи…

«…как же это офицер может „харить“ такого ангела?»

Вошел в спортзал, перехватил баскетбольный мячик и чуть лине с центра забросил его прямо в кольцо.

В дверях спортзала появилась грешница Людмила иостановилась, прислонившись к косяку, прямо хоть плачь!

Толик, фигура в школьном баскетболе довольно авторитетная,засуетился, организовал команду и стал показывать «класс» – дриблинг и финты,броски драйвом, между делом еще прыгнул через планку стилем «хорейн», да еще исальто с трамплина, правда, не очень удачно, сильно ушиб копчик, но цели своейдобился, вызвал внимание, смех колокольчиками и заскакал от счастья – грех,падение, офицер, купе были тут же забыты – пришла, падший ангел, пришлапосмотреть на меня! – и снова ринулся в баскетбольную бучу – ну-ка вотсейчас пронесусь в затяжном прыжке, как Алачачян! – ринулся полетел к щитуи в воздухе уже увидел, как ждут его оскалившиеся Поп и Рыба; искры затрещалииз глаз – вот так получилась «коробочка»!

Из верхней губы текла кровища, когда он поднялся с пола.Смех в зале не умолкал, напротив, колокольчик звенел теперь самозабвенно,неистово, даже с какой-то дикостью, да и все вокруг смеялись Как? Неужели они иОна смеются над человеком с разбитым лицом просто над ним, над расквашенноймордой?

– Толяй, у тебя штаны сзади расползлись, – услышалон рядом голос Рыбы. – Иди в раздевалку, мы прикроем.

Тридцать три года бурного века все-таки не прошли даром –английские нитки лопнули, свершился громоподобный закон диалектики: количествоперешло в качество! Из трещины на заду свисала теперь отвратительным мешочкомвидавшая виды советская кальсонная бязь. Сквозь кровь и слезы отчаяния, сквозьгрохот разрушенной любовной колесницы всплыл в памяти довоенный еще афоризм

ЗАГРАНИЧНЫЕ ВЕЩИ КРАСИВЫЕ, НО НЕПРОЧНЫЕ!

Естественной монотонной чередой шли мимо лошади, тракторы,автопоезда, колонны заключенных.