– Тамарка, там в свертке подштанники трикотажные!

С бугра летели свертки, пачки папирос, куски мыла, одеколон,консервы, хлеб. Толю отбросили к какому-то покосившемуся заборчику, онпровалился в снег и, потрясенный, наблюдал за этой невероятной сценой. Что этоза бесстрашные мужики и кто их подвигнул на такое отчаянное дело?

А женщины были счастливы! Они колготели здесь, на краюземли, под густым темно-зеленым небом, в котором только что прорезалась молодаялуна, и глаза их молодо сверкали, они ловили нежданные подарки и выкрикиваликакие-то, может быть, случайные имена.

– Фимка! Жора! Хасан, фраер голожопый! Мальчишки!Конвоиры носились в этой сумятице с белыми от страха

глазами, щелкали затворами, орали что-то, замахивалисьприкладами. Наконец начальник конвоя выстрелил в воздух из пистолета.

Толя вдруг увидел Свою Девушку. Она лежала в снегу на боку идрожала. Волосы ее совсем выбились из-под платка и золотой волной закрывалилицо, острый локоток был задран вверх, как у горниста. Толя сделал шаг к ней изаметил, что она лихорадочно вытягивает из узкого винтового горлышка одеколон«Русалка».

– Алиса! – позвал я ее.

Она не слышала. Зло, отчаянно она вдруг откусила горлышко«Русалки», окровавилась, но пить стало легче, и она, быстро-быстро опорожнивфлакон, уткнулась лицом в снег.

Тут с ледяного бугра прямо к ней, к так называемой Алисе,соскользнул молодой парень в меховых унтах и телогрейке, туго перехваченной вталии военным ремнем. Он встал на колени перед девушкой и положил ей руки наплечи.

– Ты ниц не бойся, Алиска! Донт би эфрейд! Сифилиса небойся! Тайги не бойся! Стоп край! У меня есть крючок в карантинном УРЧе! Яблатной малый, ничего не бойся! Але мы еще бендземы вдома энд ю уил би сингинг«Червоны маки на Монте-Кассино»!

Алиса улыбалась бессмысленной счастливой улыбкой.

– Ах, Мачек, Мачек, ты помнишь папу и маму? Донт фогетсестрицу Эльжбету, Мачек!

Парень стал жадно, неистово гладить ее волосы иокровавленное лицо. Голова его была непокрыта, смерзшиеся сосульками лохмысвисали на лоб, но сквозь них ясно и дерзко поблескивали его глаза, обращенныек месяцу в небе.

Подбежал конвоир и замахнулся на него прикладом. Я видел,как приклад опускается на голову смельчака, но непостижимым образом никак неможет опуститься. Я увидел потом, как смельчак ударом ноги подкосил «ванька», асам отпрыгнул к забору. Я видел, как лейтенант, начальник конвоя, стрелял ему вспину, раз за разом, несколько раз, но мазал, непостижимым образом мазал.

– Подними доски, пацан! – приказал смельчак Толе.Толя поднял доски, оттащил в сторону пучок ржавой колючей проволоки, и пареньтут же проскользнул в отверстие. Прежде чем последовать за ним, Толя оглянулсяи увидел, что девушка уже стоит в толпе колготящихся и хохочущих баб, стоит,вытянувшись в струнку, и ни на кого не обращает внимания.

Он пролез в дыру и опустил доски. Теперь перед ним былголубоватый снежный пустырь, по которому бежал, проваливаясь на каждом шагу,тот странный смельчак. Его по пятам догоняла надрывающаяся от злобы конвойнаяовчарка. Толя вообразил тут себя на месте этого парня и так ослабел отвнезапного страха, что сел на снег.

Парень же вдруг остановился, резко обернулся и, оскалившись,бросился навстречу псу. Пес от этой неожиданной атаки явно струхнул, сел назадние лапы. Парень схватил его руками за горло, оторвал от земли, швырнул всторону и, уже не обращая на собаку никакого внимания, зашагал к Толе.

– Человек сильнее хунда, – сказал он. – Дажесамый большой хунд все-таки меньше человека.

Он протянул Толе руку и помог встать. Они нащупали в снегутропинку и быстро вышли к пустому магаданскому рынку, где чуть отсвечивали вночи ряды прилавков, а между ними желтый от мочи лед.

На рынке, как всегда, стоял лишь безумный глухонемой якутПерфиша. Круглые сутки он торговал здесь мороженным «морзверем», топтался всевремя на одном месте, не спал, не ел и улыбался узкой, как серп месяца,обнадеживающей улыбкой. Окаменевшие нерпы лежали перед ним на прилавке, поднявусатые добродушные мордочки, три больших нерпы и один маленький нерпенок. Никтоникогда не покупал «морзверя» у Перфиши, даже не приценивался, но он, каквидно, на судьбу не роптал, вечно топтался возле прилавка, улыбался и тихочто-то мычал.

Смельчак поздоровался с Перфишей за руку, вытащил из-подприлавка ящик с плотницким инструментом, потом быстро взглянул на Толю,улыбнулся, с хрустом извлек из-за пазухи большую сторублевку с видом Кремля,положил ее перед Перфишей и взял за бока одного «морзверя».

– Зачем вам нерпа? – спросил Толя.

– Купить хочу! – лукаво засмеялся он.

Перфиша отрицательно замычал, смахнул с прилавка сотню,потянул к себе свою нерпу, дернул раз, другой и вдруг, оскалившись, выхватилнож и замахнулся на смельчака. Тот расхохотался, отпустил «морзверя» и угостилПерфишу папиросой.

– Думаешь, он продает свою падаль? – таинственноспросил он Толю. – Он тут с ними ворожит, колдует. Это вроде бы для негокостел, этот базар, а морзвери вроде бы боги. Понял?

Перфиша снова уже топтался с блаженной улыбкой за прилавком,и Толя тогда сообразил, что это не бессмысленное топтанье, а некий ритуальныйтанец. Окаменевшие животные и впрямь были похожи на неких добродушных божков израскопок.

– Никому их не отдает, – с непонятной гордостьюсказал смельчак. – Костьми ляжет! Люблю этого Перфишу!

Он подхватил свои инструменты и зашагал к выходу. Толядвинулся за ним. Вскоре они снова оказались на узкой тропинке. Они шли теперьрядом, плечом к плечу и часто соскальзывали с тропинки в снег.

– Случайно не знаешь такую улицу – ТретийСангородок? – спросил смельчак.

– Я как раз там живу, – ответил Толя.

– Проводишь?

– Конечно.

– Тогда давай познакомимся, – предложилсмельчак. – Меня зовут Саня Гурченко.

– Толя Боков.

– Очень приятно. Это твоя настоящая фамилия? Ужасныйэтот вопрос был задан таким легким и простым тоном, что фон Штейнбок неожиданнопризнался:

– Не совсем.

– И у меня не совсем, – усмехнулся Саня Гурченко.Они пожали друг другу руки.

– А та девушка, с которой вы… которая вас… которую я… –пробормотал Толя.

– Это, брат, совсем из другой оперы, – суховатоответил Гурченко и, отвернув свое лицо от Толи, что-то тихонько засвистел.