— Оружие только для защиты. Стрелять только по моей команде, — Сокол шел впереди, заходя в подъезд небольшой трехэтажки.

Сизый толкнул Щегла в плечо и улыбнулся.

— В себя, наверное, можно без команды, — Щегол шутку не оценил, и поэтому Сизый просто махнул рукой и пошел за Соколом.

Подъезд был окрашен в зеленый, походивший скорее на болотный цвет. Запах стоял не из приятных, но, вспоминая комнату для свиданий в следственном изоляторе, он не был таким уж отвратительным. Сокол поднялся на нужный этаж и постучал в дверь, опершись на нее рукой. Его дыхание было тяжелым, словно он пробежал несколько километров, а не поднялся на второй этаж. Но такое возбужденное состояние было связано далеко не с физическим утомлением, а скорее с предвкушением выплеска всей этой негативной энергии. Человек не спросил, кто за дверью, а просто, без сомнения, открыл ее на свою беду. Сокол схватил его за плечи и затолкал внутрь, сбивая с ног и роняя на пол. Мужчина хотел закричать, но как только он разглядел незваного гостя, то его лицо замерло в гримасе ужаса.

— Ну, здравствуй, старый друг, — он вошел в квартиру вместе со Щеглом и Сизым и закрыл за собой дверь. — Скучал, Бульба?

Мужчина, что лежал на полу не был похож на того, кто терроризировал Птиц полгода. Он скорее напоминал безработного бедолагу, что доживает свои годы на отчисления по инвалидности. Он был с тростью, хаотично заросшим лицом и глазами полными страха, будто встретил свой самый страшный ночной кошмар. Он не пытался встать, но по его напуганному лицу было видно, что он всячески пытается найти запасные выходы из этой ситуации, которых у него не было.

— Я не виноват, я ни в чем не виноват! — как раненное животное он начал отползать назад, но из-за травмы ноги, полученной много лет назад, это выходило плохо.

— Правда? — Сокол опустился на корточки. — Да ты у нас всегда сухим из воды выходишь. В первый раз неслыханно повезло, так ведь? Напомни мне, почему я тогда не убил тебя, когда приходил к тебе после суда?

Мужчина зажмурился. Сокол и правда приходил к нему двенадцать лет назад, когда Бульба остался на свободе. Сокол пощадил его, потому что они были одного возраста. Потому что понимал, что на месте Бульбы запросто мог оказаться он сам. Сам Сокол мог пойти не по той дорожке и примкнуть к Гурову. Он мог неосознанно убить человека, чтобы получить одобрение. Зная обо всей ненависти Ласточки к этому человеку, он лично помиловал его и не сказал ей об этом ни слова.

— Так может, объяснишь мне, мразь, почему ты снова высунулся? И какого хрена решил возомнить себя новым Гуровым, — Сокол поморщил нос, при упоминании этого человека. — Думал, что я расплывусь как туман, после твоих страшилок? Не дождешься. Меня невозможно напугать, чтобы я сбежал или сдался.

— Послушай, Ск…

— Сокол.

— Да, да! — Бульба дрожащей ладонью протер лоб. — Я не виноват. Я не знал. Точнее сказать, о Боже, — он снова приостановился, чтобы отдышаться. — Я хотел подзаработать. Сам видишь, как я живу. Деньги легкие, но незаконные, а кто-то из тех, кто на меня работал, решил запугивать вас от моего имени, решили, что, учитывая нашу с тобой историю, выйдет весело.

— Вышло весело, — Сокол достал пистолет из кобуры и приставил дуло ко лбу мужчины. — Видишь, как мне смешно?

— Пристрели меня, если хочешь, но не вини в том, в чем я не виновен, — он закрыл глаза. — Вина былых времен до сих пор ступает за мной попятам и мне никогда не забыть этого. Трость и нога этому вечное напоминание. Ты сделаешь мне одолжение, если убьешь, потому что я устал просыпаться с мыслями о собственной никчемности.

— Я тебе не ангел-хранитель, чтобы исполнять любую просьбу, — Сокол оскалился. — Ты просил о помиловании, я сделал. А сейчас просишь о смерти?

— Я понятия не имел, как будет невыносимо, — Бульба устало приоткрыл глаза. — Ступив однажды в это болото, оно затягивает все сильнее. Одна ошибка и ее последствия накрывают с головой каждый день. Я уже свыкся с мыслью, что я бессилен, перед всем тем грузом, что тянется за мной, но осознавать свое бессилие перед другими событиями, которые происходят спустя время — это невыносимо.

Сокол поджал губы и убрал пистолет. Он выпрямился и сделал шаг назад, признавая поражение. Бульба не без помощи трости поднялся на ноги и отряхнул мятую вельветовую рубашку. Он окинул взглядом Щегла и Сизого, что выступали, по всей видимости, своего рода группой поддержки для Сокола при разбирательствах с людьми из прошлой жизни. Хромая, он дошел до стены и оперся на нее свободной рукой.

— Я не убью тебя лишь из-за того, что ты мне все еще должен, — Сокол вскинул подбородок. — Помни, что ты живешь, благодаря мне и если ты не разберешься со своими людьми, а мои люди будут в опасности, я уничтожу тебя.

Бульба и правда выглядел жалко. Словно это не он на пике своей молодости претендовал на заместителя Гурова и его главного помощника. Словно это не он, пытаясь впечатлить его, застрелил невинного человека на заброшенной фабрике. Сейчас его было не отличить от сотни нечастных людей из неблагополучного района, у кого до конца жизни останется мечта выбраться со дна, когда ты сам уже стал частью такого дна. И пусть перед Соколом сейчас стоит убийца его спасителя, но он не мог спустить курок. Он знал, Бульба не убийца и не злодей. Он жертва обстоятельств, которой останется навсегда. Когда он ехал сюда, он ожидал встретить настоящего злодея, который появился сам собой. Злодея без принципов и жалкой истории, в которой Сокол играет последнюю роль. Но в итоге он встретил все того же жалкого Бульбу, вечную жертву, несчастного человека, история которого писалась на глазах Сокола.

— Я устал от тебя.

— Я сам устал, правда.

Ласточка все время твердила ему, что он не имеет права устраивать самосуд, даже когда человек объективно виновен. А он вечно сопротивлялся ей, называя ее слабой и бесхребетной. Но почему сейчас, даже в ее отсутствие, он не может расправиться с тем, из-за кого у Птиц неоднократно были проблемы. Бульба был слабым звеном для Сокола и объектом слепой ненависти у Ласточки. Именно поэтому она его ни разу не видела со смерти Дрозда. Глухарь бы возгордился Соколом, сказал бы, что тот наконец-то встал на путь истинный и исповедал все