— Постой! — Щегол подошел к ней и едва слышно произнес. — Повторим когда-нибудь?

— Нет, — Сорока поджала губы и улыбнулась. — Мне не понравилось, — заметив удивленный взгляд Щегла, она продолжила. — Я ожидала другого, так будет точнее. А в итоге это просто драка с поддавками. Я хотела убедиться, что это не мое.

Хоть Щегол и понимающе кивнул, но на деле он ничего не понял. Проводив Сороку взглядом, он вернулся к дивану и сел рядом с Сизым, дожидаясь, пока тот будет готов поговорить. Сизый поднял взгляд на Щегла и улыбнулся. Не так, как это происходит обычно. Ведь когда это искренняя улыбка, Сизый улыбается широко, так, что видно все его зубы. Теперь же эта улыбка скорее напоминала акт беспомощности и слабой иллюзии, будто все хорошо.

— Он ведь отойдет? — робко спросил Щегол.

— Отойдет, — Сизый кивнул. — В последние дни молния все чаще бьет прямо по мне. В этом и заключается вся горькая правда, — он беззвучно засмеялся. —

Щегол больше не знал, что сказать. Он редко видел Сизого разбитым и почти никогда не умел подобрать правильных слов поддержки близким людям. Этому невозможно научиться. Этот дар либо есть от рождения, либо его нет. Единственная поддержка, которую мог позволить Щегол — свое присутствие. Он бы никогда не позволил себе уйти, сбежать, когда кому-то из его окружения тяжело.

— Ладно, давай приберемся тут, а потом я покурю, — Сизый поднялся и начал собирать бутылки с пола. — Трудный день сегодня выдался, хочу забыть его, как страшный сон.

— Две сигареты? — Щегол помог ему достать бутылку, закатившуюся под диван.

— О, Щегол, если бы сигареты избавили меня от всего этого говна, я бы курил пачками, — Сизый театрально приложил руку к груди. — А так, это просто попытка хотя бы на чуть-чуть забыться. Хотя бы на две сигареты.

Глава 18. Дети Филина

«…Осталась глупая досада —

И тихо злит меня опять

Не то, что говорить не надо,

А то, что нечего сказать…»

Померкли очи голубые. Борис Рыжий.

Скворец вцепился ногтями в собственные плечи, чтобы унять непрекращающуюся дрожь, которая не отпускала его уже несколько часов. Он согнулся пополам на грязной скамейке и прикусил губу, чтобы хоть как-то напомнить себе о том, что может быть больнее. К сожалению, это не работало. Скворец пережил насилие, убил человека, но ничто из этого не сравнится с тем, что он чувствовал сейчас. Его сердце словно ежесекундно сжимали в кулак, выжимая остатки крови, как из половой тряпки. Так сильно пахло хлоркой и безысходностью, но как же хорошо, что этот запах перебивал запах железа и крови, что все еще остался на руках. Ему показалось, что этот запах больше никогда не сотрется и навсегда вросся в его ладони, и чтобы когда-нибудь от него избавиться, то придется содрать с себя всю кожу. Пока Скворец всматривался в свои ладони, желая избавиться от прошлой ночи, как от самого страшного кошмара, из кабинета вышла Соловушка. Ее лицо было бледным, а губы едва розовые, без намека на остаток присутствия живого человека. Черные волосы в сочетании с бледной кожей делали из нее прямое напоминание того, что ничего нельзя стереть, и каждая прожитая секунда будет напоминать о событиях, что произошли.

Женщина, что выглянула из-за двери вслед за Соловушкой, подозвала Скворца, и он послушно подошел к ней. По счастливой случайности именно она спасала его от последствий пыток, а теперь спасала их обоих от следов перестрелки. Из ноги Скворца уже достали пулю и перевязали, поэтому он слегка хромал. Женщина была невысокой и миниатюрной, похожей на куклу, и лишь несколько морщин в уголках глаз напоминали о том, что она человек. Она запустила Скворца в кабинет и прикрыла дверь.

— Я дала девочке успокоительное и обработала руки от порезов, — она открыла ящик стола и протянула бутылек Скворцу. — Думаю, перед сном тебе снова следует дать ей таблетку. А себе обработать ногу и в ближайшие дни прийти на перевязку. Ничего серьезного, но нам бы с тобой избежать заражения.

Скворец молча кивал ей, опустив взгляд. Хоть голова и была занята совершенно другими вещами, он изо всех сил старался слушать женщину, чтобы заботиться о себе и о Соловушке.

— Как глаз твой поживает? Не беспокоит?

Скворец посмотрел на нее и слабо мотнул головой. Жалостливый взгляд женщины прожигал любые повязки, и Скворец не мог просто так выдержать его. В носу защипало, а слезы подступили к горлу.

— Ну, тише, тише, — так по-матерински она прижала его к себе и погладила рукой по спине. — Все хорошо будет. Бывают плохие дни, бывают хорошие. Но все проходит, слышишь? Все обязательно пройдет, — она посмотрела на Скворца. — Снаружи машина ждет, ты поезжай. Я девочку твою у себя пока оставлю. Пусть отдохнет, нечего ей лишний раз переживать. Мужчина там хороший, он все поймет.

Скворец хотел взглянуть на Соловушку, что оставляет позади в таком состоянии, но решил не делать этого, поскольку его сердце тогда окончательно раздавят на куски. Он шел по длинному коридору больницы и чувствовал, что стены давят со всех сторон, а он, будто крохотный жучок, пытается пробраться сквозь эти тиски. Оказавшись на свежем воздухе, он прикрыл глаза, стараясь вдохнуть как можно больше воздуха, чтобы выветрить из легких всю гниль, что они впитали в себя за прошедшие сутки. У самого крыльца стояла милицейская машина, ожидая Скворца. И, вдохнув в последний раз, он сел вовнутрь.

* * *

— Меня зовут Роман Иванович Красиков, — мужчина, что сидел за столом постукивал ручкой о столешницу. — Рассказывай, что произошло.

В кабинете пахло пылью, а дрожащий свет лампы напоминал о площади Жукова, где пролилось слишком много крови для одной ночи. Скворец сидел на скрипучем стуле, зажав ладони между коленями. Он склонил голову и боялся встретиться взглядом с человеком, что сидел напротив него.

— Мою семью убили, — чуть слышно смог сказать Скворец. — Моего старшего брата и отца.

Мужчина тяжело вздохнул и устало потер глаза. Он поднялся со стула и прикрыл дверь, из которой был виден потертый линолеум в коридоре. Мужчина сделал несколько кругов по кабинету, а затем снова сел за стол.

— У тебя и той девушки тоже было оружие. Откуда?

Скворец хотел вспылить, что они обращают внимание не на то. Что вообще-то это они с Соловушкой жертвы бандитского произвола. Но стоило ему вскинуть подбородок, Скворец вспомнил, что его руки не чисты, и он виновен в том, что произошло