— Кто это? — Скворец провел пальцем по рамке.

— Мамина сестра, — Соловушка поджала губы. — Она вроде живет где-то за границей и даже не знает о моем существовании, — она посмотрела вокруг. — Дай свой нож.

— Зачем?

— Я больше не хочу, — сначала Скворец испугался ее слов, но она продолжила. — Я устала чувствовать себя слабой. Научи меня всему, чему тебя учил Филин.

— Научу, обязательно научу, — Скворец погладил ее руку и вложил туда нож. — Мы прорвемся еще.

Соловушка взяла нож, еще несколько раз прошла по комнате и подошла к кровати. Откинув простынь, она полоснула ножом по матрасу, и из него посыпался пух. Скворец хотел подскочить к ней и забрать нож из ее рук, но тут он увидел, что под пухом были деньги. Та самая вторая половина, которую Филин обещал Гурову за свободу Дрозда. Та самая половина, из-за которой все началось. Еще неделю назад Скворец думал, что эти деньги решат все проблемы, а теперь он ненавидел их всем сердцем.

— И какой теперь от них толк… — Соловушка прикусила губу. — На них не купить семью, — она посмотрела на Скворца. — Что будет теперь?

— Я не знаю, — Скворец поджал губы и еще раз посмотрел на Соловушку.

— Я так хочу все это забыть, — Соловушка обхватила голову руками. — Начать все с чистого листа.

«Начать все с чистого листа» когда-то именно это сказал ему Филин, прежде чем дал имя и дом. Сколько чистых листов позволено начать и когда уже закончится этот черновик? Сможет ли он начать все с начала, забирая с собой старые локации и имена. Скворцу оборвали крылья и выбросили, будто бездомную собаку. А значит, пришло время стать сильнее и могущественнее. Когда-то Филин говорил, что не хочет, чтобы его дети стали хищными птицами, следуя его примеру. Но разве сейчас может быть иначе? Скворец должен стать хищником и похоронить певчую птичку.

— Мы можем, — он опустился перед Соловушкой на колени. — Новые имена, новые мы в новую жизнь. Туда, где мы больше не будем жертвами.

Соловушка долго смотрела на парня, пытаясь найти в нем черты Скворца, но его не было. Больше не было ни Скворца, ни Соловушки. Они были похоронены вместе с Дроздом и Филином. А над крестами теперь возвышались совершенно чужие люди. Не осталось ни следа от детей, что прятались в лесополосе, чтобы наконец-то найти уединение. Теперь они остались одни, но радости больше в этом не было, как в начале весны. Больше не было Филина, что запрещал им покидать территорию дома лишний раз. Больше не было Дрозда, что был так яро против их влюбленности. Теперь впереди был весь мир и абсолютная свобода. Но почему-то сейчас оперение с крыльев опало, и остались лишь голые кости, что обуглятся на ярком летнем солнце.

Глава 19. Гнездо

«…Душа моя, огнём и дымом,

путём небесно-голубым,

любимая, лети к любимым

своим…»

Из фотоальбома. Борис Рыжий.

Кошмары вернулись. Щегол не знал, с чем это можно связать. Вероятно, это из-за тягучего ожидания вестей от Ласточки, вероятно, из-за жуткого Матросова, чей образ намертво засел в голове Щегла, а вероятно, из-за предательства, на которое они пошли вместе с Сизым. Кто-то может сказать, что это никакое не предательство, раз сделано во благо Гнезда. Но, зная Сокола, можно быть уверенным, что если поступиться с его принципами, то наказание последует незамедлительно. Сокол был радикален, консервативен и однобок в принятии решений. Наверное, его можно было отнести к той категории людей, что делят мир на черное и белое, а что-то новое воспринимают в штыки. Щегол боялся увидеть однажды Сокола в гневе, ведь обычно он свой негатив сводил в тишину (наверное, у Ласточки научился). Но молчание не сможет сдержать всей его ненависти, если он узнает о проступке Щегла и Сизого.

День начался сумбурно, а ведь было всего девять часов, и что ожидает Птиц впереди, Щегол даже боялся предположить. Сокол решил действовать незамедлительно, и поэтому сегодня они отправляются в путь, даже не позавтракав, ведь дело важное. Только проснувшись, Сокол объявил собрание в гостиной, чтобы обсудить насущные вопросы. И пока все Птицы суетились, чтобы успеть чем-то перекусить, Сокол заметил отсутствие Сороки, которая еще не проснулась. И поэтому он поручил Щеглу, как тому, кто ничем не занят, отправиться ее будить. Из-за волнительного воодушевления Щегол влетел в ее комнату, забыв обо всех ее правилах, и столкнулся с тем, чего меньше всего ожидал. Все стены в комнате Сороки были увешаны рисунками, записками, а открытые части стены разрисованы вручную. Был нарисован какой-то город с белокаменными башнями и куполами, как на церкви. Был нарисован белый кролик из сказки и Чеширский кот, что улыбался во все свои зубы. Они сидели на темной тропинке и смотрели прямо в душу. На стенах было столько всего, что даже за несколько часов невозможно было рассмотреть все, что там было. Комната была чуть меньше их общей комнаты с Сизым и Чижом. Там стояла кровать, небольшой столик и тумбочка, над которой висело зеркало. Пока Щегол разглядывал стены, Сорока сама проснулась от вмешательства в личное пространство.

— Пошел вон! — она подскочила с кровати и принялась выталкивать Щегла из комнаты.

На Сороке были надеты пижамные штаны и майка, а похожа она была на новорожденного галчонка. Ее волосы, что чаще всего были собраны в высокий пучок, теперь были распушены в разные стороны. Она уперлась руками в грудь Щегла и начала выпихивать его из дверного проема. Из приличия он мог бы и сам выйти, но из-за пестрой комнаты и внезапного пробуждения Сороки растерялся и замер на месте. Навалившись всем телом, Сорока за раз вытолкнула его из комнаты и устало вздохнула.

— Что встал? Проваливай! — захлопнув дверь за своей спиной, она ткнула пальцем в грудь Щегла. — Я, по-моему, упоминала, что вам всем сюда нельзя.

— Я… прости, — Щегол протер глаза. — Это так красиво.

— Ты хотел что-то или пришел побесить меня? — Сорока нахмурилась и еще раз толкнула Щегла как можно дальше от двери в комнату.

— Сокол собирает всех внизу. Мы узнали, кто такой Герман Жуков.

Сорока раскрыла рот, и тут же ее гнев сменило удивление. Она поспешно закивала, а после скрылась за дверью, чтобы привести себя в порядок. Щегол еще несколько секунд стоял перед ее дверью, чтобы сопоставить в голове образ Сороки и ее комнату. Она совершенно не вписывалась к этой ауре стервозной и язвительной девушке, что ставит себя превыше