детстве у бабушки был такой же. И дом похож…

Затем я рассказал об обнаруженном мной месте падения астероида и о жа́ре, который исходит из котлована. Позже настало время для описания ужасов трассы, где бывшие домашние животные вместе с дикими поедали трупы людей. Я рассказывал, избегая натуралистических подробностей, но Маша зажмурилась и даже лицо закрыла… Потом мы сели пить чай с подаренным тёткой Анфисой батоном. Мы с наслаждением ели хлеб с уже позабытым вкусом. Ощущения были как от пирожного.

— Звали всех в гости, — сказал я, вспоминая о приёме в Хорошёвке. — Откуда всё-таки берётся автолавка?

— Да, это странно, — согласился Егор. — Вроде, все разъехались… А в автолавке можно ведь что-нибудь покупать. У нас и деньги есть здесь — общинные остались.

— Хозяйка сказала, автолавка приезжает раз в неделю-две. Так что можем через недельку наведаться.

— Да откуда ж им знать, когда приедет? Им не сообщают, — сказала Маша. — Как приехала, так по селу ходят, зовут.

— Денег им оставить? А потом заехать и забрать продукты? — предложила Люся.

С этим все согласились и договорились ехать прямо завтра. Решили, что Егор останется дома, а я с женщинами и детьми прокачусь к новым соседям.

На следующий день положили в машину несколько бутылок вина и водки в подарок старикам, расселись и тронулись. Дорогу я представлял себе неплохо даже с учётом вчерашних плутаний. Через полчаса неторопливой езды по размытым дорогам мы проехали знак «Хорошёвка».

— С левой стороны будет коричневый дом с открытыми ставнями, — сказал я. — Тут почти все дома забиты, а их стоит открытый.

Однако мы проехали всю деревню, но дом с открытыми ставнями не попался. Тогда я развернулся и поехал обратно медленно, чтобы не проехать мимо. Вот тот самый поворот, где сидел бородатый мужчина. Я остановился и сдал метров десять назад. Да, вот этот дом. Но сегодня он был не такой, как вчера: покосившийся и пыльный, он выглядел давно заброшенным. Краска на стенах облупилась, и они выглядели грязно-бурыми. Окна были забиты досками, как у окружающих домов.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я и вышел из машины.

Зашёл в калитку. Да, всё так, только вскопанный вчера огород был покрыт пожухшим бурьяном. У меня голова пошла кругом. Я дёрнул входную дверь, она оказалась закрытой. Я обошёл дом со двора и стал кричать:

— Илья Григорович! Тётя Анфиса!

Только ветер отвечал мне. Я попытался заглянуть в дом сквозь пыльные стёкла. На одном окне стекло было треснувшим, а на двух других их вообще не было. Я просунул в оконную раму голову и крикнул ещё раз:

— Илья Григорович!

В доме была полная тишина, стоял запах тлена и пыли. Я прошёл мимо моих обескураженных спутниц, выскочил на улицу и открыл багажник машины. Там у меня лежал небольшой ломик. С ним я кинулся назад и, просунув его в щель между дверью и косяком, выломал проржавевшие скобы.

Внутренняя дверь не была заперта. Я вошёл в кухню, где ужинал вчера с гостеприимными хозяевами. Стол на том же месте, рядом стулья. Но всё это покрыто многолетним слоем пыли и не имеет вчерашнего жилого вида. Я огляделся по сторонам — иконы в северо-восточном углу тоже покрылись пылью. Я подскочил к ним и стал рукавом куртки стирать пыль с мутных стёкол. Под стёклами проявлялись изображения Богоматери, Николая-угодника, Иисуса…

Сзади раздался шорох, я оглянулся. Это были мои девочки — они стояли в дверях и сочувственно смотрели в мою сторону.

— Вчера я сидел здесь — вот на этом стуле! — убеждённо выкрикнул я, указывая на грязный стул со сломанной ножкой.

Девушки кивнули.

— Так… сейчас. Вот тут, под половиком — погреб, — сказал я и ногой сдвинул половик. Под ним были знакомые мне доски, закрывавшие вход в погреб. Я начал их снимать.

— Под верхним слоем будет второй, — комментировал я.

Так и оказалось. Я снял второй слой досок и ступил ногами на лестницу, ведущую вниз. Из погреба несло сыростью и плесенью.

Внизу было темно, я достал спички и поджёг. На полках вдоль стен стояли стеклянные банки. Верхние полки были частично засыпаны землёй, осыпавшейся со стен. Земляной пол был покрыт трухой. Я опёрся рукой на балку, к которой крепились полки. Она оказалась подгнившей и тут же обрушилась, полки покосились на её сторону, и с них посыпались вниз банки.

Я выбрался наверх и пошёл вглубь дома. Вчера я дальше кухни не ходил. Из-за забитых с улицы окон, повсюду был полумрак. Потолок и стены покрыты плесенью и грибами. Я подумал — не перепутал ли чего? Может быть, это другой дом, а все совпадения — случайность?

Вернулся в кухню, сказал девчонкам:

— Наверное, дома перепутал. Здесь уже давно никто не живёт. Сейчас пойдём искать дальше.

Но что-то, какой-то внутренний голос заставил меня вернуться в комнаты. Я прошёл через короткий коридор, оставив слева и справа по комнате, и попал в гостиную, из которой по русскому обычаю, без дверей, с проёмами, завешенными истлевшими занавесками, выходили ещё две комнаты. Слева от входа стояли развалившиеся кресла со столиком, напротив — стенка. Я подошёл и дёрнул за ручку секретера. За дверцей лежал фотоальбом, в моей семье был такой — обтянутый красным бархатом с семейными фотографиями разных лет внутри.

Я повернул его к себе и открыл. На каждой странице было по две фотографии, уголками вставленные в прорези. В начале знакомых мне лиц не было, фотографии были старые, середины и даже начала XX века. Под каждой стояла дата. Пролистав пять-шесть страниц, я увидел молодого мужчину, лицо которого мне показалось знакомым. Я перевернул ещё несколько страниц, здесь были фотографии семидесятых годов. Сомнений не было: на них был запечатлён Илья Григорович. Рядом с ним на многих фото была тётка Анфиса. Отлистав назад, я обнаружил военные фотографии, где Илья Григорович, которого я отыскал среди бойцов, был изображён на фоне каких-то городских зданий, вероятно, в Европе.

Была здесь и фотография молодого парня в полевой форме, в которой мы привыкли видеть на фото «афганцев». Судя по всему, это был сын тётки Анфисы и Ильи Григоровича. Здесь тоже был указан год — 1982. Я перевернул ещё несколько страниц. Почти в самом конце альбома, отдельно, не вставленными, лежали несколько снимков. Я взял их в руки и стал рассматривать — это были бытовые и рабочие