Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Фриц Иванович, поступила жалоба. Мы обязаны отреагировать, — начала оправдываться рыжеволосая, косясь на свою спутницу.
Он махнул рукой, и женщина замолчала, как хористка по движению дирижёрской палочки.
— Значит так, девочки, идите и доложите своему начальству, что жалоба не подтвердилась. — Фриц Иванович повысил голос так, чтоб его было слышно за забором. — И лично я рекомендую строго взыскать за ложный вызов. Помните нашу русскую пословицу: «Доносчику первый кнут»?
— Мы не хотели, Фриц Иванович, — тихо сказала женщина с бантом, — нас завроно послал, сказал, что его очень попросили.
Она перевела взгляд на Риту и опустила глаза.
Фриц Иванович пристукнул о землю палкой, на которую опирался:
— Идите уже обе, не позорьтесь, а начальнику вашему я сам позвоню. Кто там сейчас у нас? Коля Сойкин?
— Он, Николай Петрович, — наперебой подтвердили инспекторши.
Риту внезапно проняла дрожь. Когда стояла на крыльце, обнимая Рому и Галю, она чувствовала себя сильной, смелой, готовой сражаться за своих детей до полной победы. А ушли захватчицы, и ноги подкашиваются. Если бы не Фриц Иванович…
Сбежав со ступенек, она быстро поцеловала его в щёку, прохладную и сухую:
— Спасибо, что вы есть.
* * *
Его вполне могло бы и не быть. Дотянув почти до восьмидесяти, Фриц Иванович до сих пор удивлялся, каким образом сумел выжить. Это потом он узнал, что в сорок четвёртом Кёнигсберг разрушили британские бомбардировщики, а тогда, когда всё вокруг рушилось и горело, он думал, что попал в ад, которым грозил пастор Шнитке из приземистой церкви с высоким шпилем. Сам пастор, раскинув руки, лежал поперёк дороги и из-под него вытекала лужа чёрной крови. Сейчас, воскрешая фрагменты событий, память воспроизводит их на русском языке, словно бы он никогда не был аккуратным немецким ребёнком с косой чёлочкой и начищенными ботинками.
— Скоро у фюрера будет оружие возмездия, и русским воздастся за наши слёзы, — сказала мама, увлекая его в сторону от мёртвого пастора. — Не смотри на него.
И Фриц послушно стал смотреть в другую сторону, где тоже лежали трупы стариков, детей, женщин. Булочная, куда они всегда ходили за пумперникелем[35], горела. Жена булочника, фрау Зелда, сидела на земле почему-то в одном чулке и сжимала руками голову. Рядом с ней на коленях стояла русская Лена. Она была гастарбайтером у булочника и целыми днями месила тесто в огромном блестящем чане.
— Это ты, это всё из-за тебя, будь ты проклята! — Фрау Зелда вскочила и вцепилась Лене в волосы. — Проклятые русские, скоро они придут и всех нас перестреляют!
Три женщины в рваной одежде пытались приподнять огромную балку рухнувшего дома, при этом одна из них истошно выкрикивала:
— Ганс, Ганс, мальчик мой!
Мама тянула его за руку так быстро, что он упал и ободрал коленки. Перед глазами мелькали люди, которые или лежали убитыми, или бежали. Старая фрау Керстин толкала перед собой тележку, нагруженную вещами. Увидев их с мамой, она остановилась и прошипела:
— Проклятые наци. Это всё из-за вас.
Он не понял, за что фрау Керстин ругает маму, и хотел задать вопрос, но в этот момент снова послышался вой самолётов, и мама затащила его под какие-то доски, а сама навалилась сверху, больно придавливая своим телом. Было тяжело и душно. Он хотел попросить маму подвинуться, но земля под ними вдруг дрогнула и вздыбилась. Со всех сторон гремело, горело и плавилось в чёрном дыму с рыжими языками пламени. Дальнейшие события память вычеркнула из сознания вместе с немецким языком, потому что он онемел и забыл, как произносятся слова. Из той бомбёжки ему иногда снится белое лицо мамы с дырой вместо затылка. В разорванной блузке она лежала спиной вверх, и ветер трепал остатки белокурых волос. Некоторое время Фриц пролежал рядом, а потом выбрался наружу и побрёл сам не зная куда. На него никто не обращал внимания, словно бы он остался один среди дымящихся руин и чёрной копоти.
Инстинкт самосохранения превратил его в зверюшку, которая охотилась за кусочками пищи и пряталась в норах, благо тщедушное тельце позволяло затискиваться в самые узкие щели разрушенных домов и фольварков.
Он не знает, сколько времени пришлось скитаться. От зимнего холода и голода он совсем ослабел и, едва весна выгнала на небо первое солнце, забирался на тёплое место и сворачивался в клубок, как та драная кошка, что жила в развалинах бывшей церкви.
Однажды Фриц по обыкновению лежал на солнце, глядя на тугую головку мать-и-мачехи, что прорастала на вывороченной земле. Мимо сновали грузовики, загруженные солдатами, тягачи тянули орудия, тарахтели мотоциклы.
Сначала снаряды ударили вдалеке, но он даже не пошевелился, хотя солдаты закричали и стали куда-то показывать пальцами. А затем дома, небо и солнце смешались в сплошном гуле и грохоте. Подобно ящерице или лягушке, он забился в какую-то яму, прикрытую досками, где его по шею засыпало землёй и песком. Следующее, что он увидел, были гусеницы танков. Оглушительно лязгая железом, танки с урчанием двигались прямо на его убежище, огромные и страшные. И тут ему стало всё равно. Загребая руками землю, он выбрался наружу, зажмурившись от огненного вала и грохота орудий. Танк остановился. Словно в бреду Фриц увидел, как крышка люка откинулась и оттуда показалось чёрное лицо в кожаном шлеме. Подняв руку, танкист обернулся назад и проорал что-то быстрое и непонятное, а затем выскочил из машины и подхватил его под мышки.
* * *
Рита вышла на крыльцо в шесть утра. Распадаясь на клочья, со стороны озера ползла пелена тумана. Перед тем как улетучиться, сырость оставляла на листьях прозрачные капли росы, чуть посверкивающие в проблесках розоватой зари. Половина неба была ещё серой, но солнце медленно выкатывалось на небосвод, увлекая за собой атласный шлейф длинных белых облаков.
День обещал стать жарким и безветренным.
Ступая мягкими шагами по влажной траве, Рита сняла вечернюю постирушку и вдохнула свежий аромат чистого белья, почувствовав, как немного спрямляется внутренняя пружина, державшая нервы в напряжении. Тревоги накопилось столько, что её можно было черпать вёдрами. Со времени визита социальных работников прошла неделя, а Рита до сих пор просыпалась в холодном поту и бежала смотреть на детей, чтобы удостовериться, что они спокойно спят в своих кроватях и им не грозит никакая беда. Хотя что значит «не грозит»? Родители не могут защитить ребёнка от всех невзгод, да и надо ли? Остаётся только за них молиться.
Молитва имела свойство отгонять прочь плохие мысли, которые помимо её воли лезли в голову, но