ли объяснять, что у всех — разные папы. Мать частенько исчезала на недели, бросая малышей в нетопленной избе, где по щелястому полу гулял ветер. В семь лет Мила могла с одной спички растопить плиту и варить для маленьких незатейливые супчики и кашки-малашки. Ещё не умея читать, она уже виртуозно ругалась матом и однажды попробовала курить. На счастье, от сигареты её вырвало, и о куреве было забыто навсегда. Как ни странно, но в школе она училась неплохо, за исключением русского языка. Несмотря на титанические усилия учительницы, правописание осталось для Милы тайной за семью печатями.

Перед окончанием школы её вызвала к себе директриса. Директор школы в деревне — великий человек, и по дороге в кабинет Милины коленки кисельно дрожали.

— Ну что, Суворкина, мать опять в загуле? — без предисловий огорошила директриса.

Поскольку о похождениях Райки Суворкиной знала вся округа, отпираться не имело смысла. Покраснев до корней волос, Мила кивнула.

Директриса выбралась из-за стола, подошла к ней и взяла её за руку.

— Послушай, что я тебе скажу. Твои братья уже большие, оба пристроены в профучилище, мы за ними присмотрим, я напрягу, кого надо. А ты уезжай в город. Не место тебе рядом с посторонними мужчинами, которых мать таскает. Да ты глаза-то не отводи. Я ведь знаю, что у вас в доме творится. Первое время будет трудно, но я в тебя верю, ты девочка хорошая, правильная. — Она посмотрела Миле прямо в глаза. — Я тут смогла в РОНО выбить для тебя материальную помощь, ну и шапку в учительской по кругу пустили. Вот, возьми и никому не показывай.

В Милиной руке оказался конверт, внутрь которого она не осмелилась посмотреть. Распечатала по дороге домой и ахнула — целых пятьдесят тысяч! Сумма показалась космической. Для осознания того, какое богатство на нее свалилось, Миле пришлось присесть на придорожный камень и обхватить руками голову. Потратить все деньги на себя по наказу директрисы? Это было просто немыслимо! У брательников обувь разваливается, а ещё они мечтают о мобильниках, а ещё… Разнообразных «ещё» набиралось много, но и денег была целая куча: хватит на все желания и ещё останется, чтобы уехать в город.

Мила пришла домой совершенно счастливая. Опустив голову на стол, мать спала, приоткрыв рот. Рядом стояли пустой стакан и открытая консервная банка с остатками килек. На стук входной двери мать подняла голову, и Мила напряжённо сжалась в предчувствии пьяной ссоры.

— Явилась? Где шлялась? В доме ни крошки, я что, одна должна на себе вас троих тащить?

Мила знала, что надо как можно быстрее скрыться долой с мутных глаз матери, но всё же не удержалась и зло прокричала:

— В школе я была, аттестат получала!

С трудом опершись на руки, мать приподнялась на стуле и затрясла головой, мотая по лбу сальными космами:

— Аттестат! Школу закончила! — Она с размахом шлёпнула ладонью по стулу. — Что же ты молчишь? Это дело надо отметить. Теперь ты взрослая, теперь можно.

Расчищая место для закуски, материны руки заметались по столу, скидывая на пол крошки хлеба и лоскутья колбасной оболочки. Со стуком отлетела к печи консервная банка.

Круто развернувшись, Мила ушла в свой закуток, отделённый картонной дверью, которую они с братьями подобрали на помойке и навесили собственными руками.

— Брезгуешь матерью? — звучал визгливый голос. — В папашу своего пошла, он был таким же гадом! Бросил меня!

«Если у меня будет семья, — подумала Мила, — костьми лягу, чтоб мои дети жили с игрушками, обедами, праздниками и зоопарками. И пить не буду никогда. И ругаться. Слово даю».

Она поколебалась, кому дать слово, и решила, что Ксении Блаженной. Богу было слишком высоко и далеко, а Ксеньюшка — своя, земная, она рядом. Накануне по телевизору показывали фильм про эту святую, и Мила смотрела на кадры, боясь пошевелиться — так вдруг уютно стало в их убогой избе.

Засыпая под шум вечеринки у матери, она спрятала конверт в складках матраса и проснулась оттого, что по телу грубо шарили чьи-то руки. Не разбирая, куда бьёт, Мила с размаху пнула ногой в тёмный силуэт у кровати. Он отозвался коротким рыком, похожим на звериный, и Мила кубарем скатилась с кровати, готовая защищаться насмерть.

— Совсем ошалела, дура, ногами молотить, — раздался сверху хриплый голос матери, — собирай свою одежду и выматывайся отсюда на все четыре стороны. Да чтоб духа твоего не было! Хватит, попила моей материнской кровушки.

Когда мать пьянствовала, Мила спала не раздеваясь, поэтому моментально вскочила на ноги, не боясь взглядов гулящей компании. Сегодня за столом сидели три мужика и продавщица ларька Лариска Стукалова. Держа бутылку за горлышко, Лариска доцеживала в рюмку последние капли мутноватого пойла с оттенком красного. Увидев её, Лариска ухмыльнулась и кивком показала на пустой стул:

— Садись, Милка, а то тебе не достанется.

— Обойдусь.

Девушка сунула ногу в туфлю, поискала взглядом другую и вдруг увидела на полу распотрошённый конверт. На несколько секунд у неё перехватило дыхание. Сжав кулаки, она вплотную придвинулась к матери:

— Ты взяла?

Та по-собачьи ощерила зубы, дохнув в лицо перегаром.

— Имею право! — Во рту у неё булькнуло. — Украла небось?

Мила перехватила её за запястья и крепко встряхнула. Она была на голову выше матери.

— Подарили. Отдай.

— Ещё чего!

Прокручивая в мозгу ту сцену, Мила до сих пор не понимает, что её удержало от того, чтобы не вцепиться матери в горло и не сжать пальцы, а сказать холодным шёпотом, который страшнее всякого крика:

— Отдай.

За секунды противостояния её мышцы успели превратиться в камень, и еще не известно, чем закончилась бы битва, если бы мать надтреснутым голосом не прошелестела:

— На, подавись.

В бумажном комке было всего две купюры по пять тысяч, но и их хватило для чувства уверенности.

Едва ступив на перрон в Санкт-Петербурге, Мила поехала на Смоленское кладбище и, обливаясь слезами, отстояла очередь в часовню Ксении Блаженной. От волнения и усталости мысли в голове путались, поэтому она ни о чём не просила, а просто припала лбом к холодному мрамору, счастливая уже оттого, что чувствует, как в душе нарождается нечто новое и светлое, не похожее на прежнюю жизнь. А дальше начались чудеса, потому что работа уборщицы в салоне красоты нашлась на удивление быстро. Мало того, решился вопрос и с жильём, так как хозяйка салона попросила её за проживание присматривать за девяностолетней родственницей в крошечной однушке. Той самой, которую она снимает по сию пору, только уже без бабули. Через год городской жизни она выучилась