Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он посмотрел на небо, словно бы искал среди облаков отражение былого, и вздохнул.
— Счастливые были времена. Трудные, но прекрасные. Тогда, в пятидесятых, наша школа гремела по району как лучшая. На базе леспромхоза работало ФЗУ — если не знаете, то это Фабрично-заводское ученичество, по-нынешнему ПТУ или колледж. Молодёжь не пропадала в Интернете, а организовывала спектакли и концерты, мечтала об освоении космического пространства, училась, любила. После войны все верили, что теперь люди поумнеют, расправят крылья и больше никогда на земле не восторжествует зло. В те годы я был самым молодым директором во всей области и думал, что моя жизнь навсегда связана только со школой.
— Как просто! — с оттенком разочарования протянула Рита.
Ей вдруг пришла в голову мысль, что Фриц Иванович наверняка, да что там наверняка, — на сто процентов знает историю её дома.
Она придвинула к Фрицу Ивановичу миску с капустным салатом.
— Если вы здесь так хорошо всех знаете, расскажите мне про хозяйку дома. — Она показала глазами на окна. — Мне давно хотелось расспросить о ней, но всё как-то забывала.
На бледном лице Фрица Ивановича застыли восковые морщины, а вилка из рук упала в траву. Он машинально извинился.
— Я подниму! Это ничего, Фриц Иванович, я тоже часто всё роняю, — затарахтел Рома, но Галя его опередила и вернула вилку на стол.
Внезапно постарев, Фриц Иванович поднялся из-за стола:
— Спасибо большое за приглашение на обед. Суп с клёцками был очень вкусный. Никогда такого не ел.
Приволакивая правую ногу, Фриц Иванович побрёл к двери: маленький, сгорбленный, с хохолком седых волос на макушке, который делал его похожим на старого, облезлого попугая.
* * *
Конечно же он знал Полину, чей дом купила Рита с детьми.
Полина… Высокая, стройная, с синими глазами-озёрами и задорной стрижкой, которую на спор сотворила себе сама овечьими ножницами. У него в голове мутилось, когда она смотрела в его сторону.
Несмотря на жару, Фриц Иванович почувствовал такой холод, что завернулся в плед. Усевшись в любимое кресло на веранде, он набрал номер телефона дочки и обиженно проворчал:
— Почему не звонишь? Может, я давно уже умер.
Если у него портилось настроение, он всегда звонил дочери. Только она умела отвлечь его своей болтовнёй о внуках, о работе, о гениальном муже, который не умел ввернуть лампочку, но зато прошёл все ступени сложнейших тестов компьютерной иерархии.
Сын предназначался для благостного состояния духа. Володька не умел пространно говорить, и беседы обычно ограничивались односложными фразами о погоде и самочувствии.
— Привет, папа! Как дела?
— Всё нормально.
В самом деле, не рассказывать же сыну о радикулите или атеросклерозе?
Во время хандры Фриц Иванович сетовал, что дети выросли эгоистами и им лень лишний раз набрать номер телефона отца, но в остальное время его сердце замирало от счастья, что нить его жизни не оборвалась, ведь иначе ни Варя, ни Володька не появились бы на свет. А ещё он каждый день благодарил того танкиста, которой втащил его в железное нутро танка, жаркое и дымное.
Именно тогда почти утраченная память начала снова запечатывать события в свою копилку. Наверное потому, что чутьём загнанной зверюшки он уловил отсутствие смертельной опасности. Прикрывая глаза, Фриц Иванович вспоминал, как танкист привёз его в медсанбат и подтолкнул к усатому санитару в белом халате. У того были большие руки, пропахшие карболкой, и низкий прокуренный голос. Люди кругом говорили на непонятном тогда для Фрица русском языке, и всё происходящее приходилось угадывать.
С ободранных коленок сочилась кровь, но он давно привык молча терпеть боль. Санитар потрепал его по голове и повёл куда-то длинным коридором, где стояли кровати с ранеными. Раненых было очень много, и при их появлении они приподнимались на локтях и провожали взглядами. Фриц вжал голову в плечи, стараясь стать совсем крошечным, как делал во время обстрела или бомбёжки. Главное, что уловил его нос, — был запах пищи, поэтому всё остальное перестало иметь значение. Когда перед ним поставили тарелку каши, он внезапно забыл о существовании ложки и стал быстро и жадно лакать через край густую массу с невероятным запахом тушёнки и лаврового листа. Фриц только не понял, почему женщины, стоявшие вокруг, смотрели на него и плакали.
* * *
Перед сном Рита долго смотрела на икону Ксении Блаженной и пыталась представить, как святая, хрупкая и усталая, в мужской одежде бродит по улицам Петербурга. Много лет, год за годом.
В лицо ей хлещет суровый ветер с дождём, она дует на озябшие пальцы, крестится на храм и птицей кружит вокруг Невы, оставляя на мостовой клочья своей души. Хотелось ей помочь, накормить, обогреть и приютить. Должно быть, счастливы те семьи, чьих предков в своё время благословила тонкая женская рука, иссушенная тяжестью добровольного бремени.
Когда Рита возвращалась мыслями к часовне на Смоленском кладбище, то всегда вспоминала родителей. Она корила себя за то, что целый год не видела маму и папу. Не должны дети и родители жить далеко друг от друга, ведь им дано так мало времени побыть вместе.
«Ксения, милая заступница, умоли и упроси за моих любимых», — повторяла она про себя до тех пор, пока не заснула. Разбудил телефонный звонок. Рита слепо зашарила рукой по тумбочке у кровати. Сколько сейчас времени? Час ночи? Два? Три?
Чтобы не разбудить детей, она в одной рубашке выскочила на улицу, тускло расцвеченную светом луны. Сырые доски ожгли босые ноги ночным холодом.
— Алло, слушаю.
Сначала в трубке слышались сдавленные рыдания мамы. От ужаса Ритино сердце подпрыгнуло и забилось где-то в горле, перекрывая дыхание.
— Мама! Мама!!! Что случилось?!
— Рита, Риточка… — Мама, всегда спокойная и весёлая, рыдала в голос. — Риточка, всё хорошо. Теперь действительно всё хорошо. Папу привезли из операционной, и доктор сказал, что жить будет долго.
Одной рукой Рита нащупала стул и опустилась на сиденье.
— Вы в больнице? Почему? Ты же говорила, что вы с папой едете в санаторий?
— Я тебя обманывала, ведь у вас и своих проблем хватает, — зачастила мама, — в последний год папе было плохо, очень плохо. А вчера он стал задыхаться, и я вызвала «Скорую». — Мама громко высморкалась. — Оказалось, что там, в больнице, новое оборудование. И квоты. И самое главное — из Москвы приехал профессор, чтобы провести обучение… Рита, я так счастлива! — Мама снова зарыдала.
— Мама, мы немедленно все приедем! — Рита вскочила и заметалась по двору, лихорадочно сдёргивая с верёвки вещи, которые попадались под руку. Скомкала и прижала к груди Ромины трусики. Уронила