Рордин увидит, что я сверкаю половиной задницы перед всем сборищем.

Взмолившись, чтобы никто не посмотрел вверх, я опускаю взгляд на землю.

– Проклятье…

Единственное спасение – тренировки на Бревне, которые, как я надеюсь, помогут не оступиться.

По крайней мере, в теории.

Глубоко вздохнув, я закрепляю подол и устремляю взгляд на противоположное окно. Ставлю ногу на балку – ширины едва хватает для моей ступни, – отпускаю подоконник и перекладываю одну туфлю в другую руку для равновесия.

Я раскидываю руки, будто крылья, и вторая нога устремляется вперед сама собой, уносит меня прочь от Каменного стебля. Подо мной разверзается гиблая пропасть, и я ухожу в себя, в уголок сознания, что тих, спокоен и совершенно наивен.

Сердце замедляет ритм, тело, легкое как перышко, движется вперед изящными, длинными шагами.

Я не на высоте пяти этажей, и моя жизнь не зависит от перемены ветра. Я сильная, устойчивая, и ничто в мире не может меня остановить.

Сам воздух баюкает меня, когда я делаю последние шаги, и в горле зарождается смех. Я снова перекладываю обе туфли в одну руку, хватаюсь за край и перемахиваю через открытое окно, словно ловкая кошка.

Расплываюсь в такой широкой улыбке, что щеки сводит.

Бросаюсь бегом по узкому коридору с высокими окнами по левую руку. Он круто поворачивает, и мои ноги уже топают по ступенькам, ускоряясь. Лестница плавно переходит в площадку, и я веду ладонью по правой стене, надавливая, пока не открываю потайной проход в Перепутье.

Этот отрезок тесный, извилистый и темный, мне приходится преодолевать его на ощупь, но это краткий путь, который приводит меня в ящик для хранения одеял. Я открываю крышку, выбираюсь наружу и отряхиваюсь в пыльной кладовой, полной старой мебели. Приглаживаю волосы, закрепляю выбившиеся пряди, а потом выхожу за дверь в шумный коридор, пропитанный запахом запеченных морепродуктов.

Чуть дальше расположена кухня, туда-сюда постоянно снуют слуги.

Я прохожу мимо ее дверей быстрым шагом, высоко держа голову, устремляя взгляд вперед, и вливаюсь в поток одетых в черное подавальщиков…

– А ну стоять, милочка!

Проклятье.

Разворачиваюсь к обладательнице пламенного взора, что прожигает во мне дыру.

– Привет…

Кухарка цокает языком, уводит меня в более тихую часть коридора и оглядывает меня с ног до головы, вытирая руки от муки о перепачканный белым фартук, пока я пытаюсь не суетиться.

– Мне было сказано, что тебя на балу не будет и что я должна подать тарелку медовых булочек к подножию твоей башни, как только сядет солнце. – Кухарка лезет в карман и достает черный ключ, вид которого заставляет меня содрогнуться.

– Тот, кто это сказал, должно быть, неправильно все понял, – тычу я большим пальцем за плечо, в сторону слуг. – Я как раз на бал и направляюсь, так что…

– Это был сам верховный владыка.

Ох. Дерьмо.

Киваю, полная сожаления, что соврала Кухарке и попалась, но у нее ведь семья в ближайшей деревне…

Я поступаю так ради всех нас.

– Иногда Рордин не понимает, что для него лучше, – бормочу я, и взгляд Кухарки смягчается.

– Что ж. С этим я согласна. – Она убирает ключ в карман и жестом подзывает меня подойти поближе. – Скорей, давай помогу с туфлями. А то если нагнешься, платье треснет до самой титьки.

Щеки вспыхивают жаром, и я, сдержав полный облегчения вздох, сую обувь в подставленные руки Кухарки так быстро, что чуть не задеваю ее. Она опускается на колени, подставляет туфли, и я встаю в них, одну за другой.

Пока Кухарка застегивает пряжки, мимо проносятся слуги с круглыми серебряными подносами, уставленными до краев бокалами игристого вина, и я случайно слышу, как одна болтает о некоем объявлении, которое вот-вот прозвучит…

Я хмурюсь.

– Что за объявление?

Кухарка встает, окидывает меня беглым взглядом и поправляет пару шпилек.

– Мы с тобой обе понимаем, о каком объявлении речь, моя девочка.

Сердце пропускает удар, и мне очень хочется, чтобы в глазах перестало щипать. Чтобы внезапный прилив решимости был связан лишь с желанием творить добро – чтобы его не пятнал пронзающий сердце раз за разом шип обиды.

Да, я прекрасно понимаю, о чем речь.

Глава 36

Орлейт

У входа в большой бальный зал под мелодичные звуки далекой скрипки творится безумная круговерть.

Снуют служанки с подносами тонких бокалов игристого вина, расхаживают хладнокровные дамы в затянутых на талии платьях и струящихся за спиной юбках. Нарисованные улыбки и замысловато уложенные пряди, украшенные бусинами, делают женщин будто неприкасаемыми.

Две облачены в серые наряды, что прячут все тело, кроме осунувшегося лица. Стянутые в тугие прически волосы открывают шрамы в виде перевернутой «v» посреди лба.

Эти двое… я очень стараюсь не смотреть им в глаза.

Мужчины одеты в костюмы, что подчеркивают ширину плеч и сужают бедра. Замшевые, бархатные, шелковые, что блестят, как их зачесанные назад волосы.

Обычно по цвету наряда можно определить, какой территории человек верен, но сегодняшний бал – яркий, многогранный пир самовыражения.

Опустив взгляд на рубиновое платье, облегающее все изгибы моего тела, я чуть не теряю присутствие духа. Почти готова удрать со всех ног обратно к Кухарке выпрашивать ключ от Каменного стебля. Лишь вид маленькой девочки с волосами цвета воронова крыла, что примостилась на коленях матери, убеждает остаться. Ее большие круглые глаза удерживают меня на месте.

Кажется, она единственная, кто видит, как я стою в тени, и смотрит так, будто все знает – будто может заглянуть в бездну моей души.

Если я брошусь обратно в башню, дни этой девочки сочтены, и мысль о том, что в ее глазках померкнет свет, невыносима.

Рука сама собой касается спрятанных под слоем красной ткани сокровищ, драгоценного камня, который напоминает, что нужно держать спину, и ракушки, что хранит мое сердце.

Лютня меняет темп, музыка становится плотной и ритмичной – и побуждает меня к действию. Я отделяюсь от тени у стены, измученные пальцы ног принимают на себя тяжесть каждого шага.

Поворачиваются головы, расширяются зрачки, с едва приоткрытых губ срывается шепот.

Не стану скрывать, когда Говард предложил эскиз, я и не подумала, насколько сильно это платье выделит меня из толпы. Я была зла, выбита из колеи и отчаянно желала вывести из себя Рордина любым возможным способом. Но теперь, здесь, завернутая лишь в метр шелка, что обволакивает мою кожу, словно капля крови, я тону в сожалениях.

Все смотрят. Оценивают. И кроме глазури, пудры и сурьмы, мне не за чем спрятаться.

На мне нет корсета, как у всех