«Клянусь моей верой, – сказал Епископ, – я незнаю, почему, Дюкло, ты не предпочла оставить нас в предшествующих историях. Вних было что-то привлекательное, что нас весьма возбуждало, а эта слащаваяпресненькая страсть, которой ты заканчиваешь вечер, ничего не оставляет у нас вголове.» – «Она поступила правильно, – сказала Жюли, которая сидела рядомс Дюрсе. – Что касается меня, то я ей за это благодарна, это позволит всемлечь спать более спокойными, когда не будет в голове гадких мыслей, которыерождают рассказы мадам Дюкло.» – «А! Это не спасет вас, прекрасная Жюли! –сказал Дюрсе. – Не стоит забывать о прошлом, но и настоящим не нужнопренебрегать. Поэтому соблаговолите следовать за мной.» И Дюрсе бросился в свойкабинет, прихватив заодно и Софи. Кому из них пришлось тяжелее, неизвестно, ноСофи издала ужасный крик и вернулась красная, как петушиный гребень.

«О! Что касается этой, – сказал Герцог, – у тебяне было нужды принимать ее за мертвую, так как своей бледностью она походит насмерть!» – «Она кричала от страха, – сказал Дюрсе, – спроси у нес,что я ей сделал и прикажи сказать это тебе совсем тихо.» Софи приблизилась кГерцогу, чтобы ему это сказать. «Ах! – сказал тот разочарованно. – Втом не было ничего сверхъестественного.»

Позвонили на ужин, друзья прервали все разговоры, чтобыпойти воспользоваться наслаждениями стола. Оргии были отслужены с достаточнымспокойствием, и все легли добродетельно, так что не было даже никаких признаковопьянения, что было чрезвычайной редкостью.

Двадцать седьмой день

С самого утра начались доносы, разрешенные с предыдущегодня, и султанши, заметив, что не хватало только Розетты для того, чтобы онибыли все восьмером наказаны, не преминули пойти и обвинить се. Они заверили,что она пропукала всю ночь, и так как ее поступок был для остальных девушекоскорбителен, она восстановила против себя весь сераль и была немедленнозаписана в книгу. Все остальное прошло чудесно и, за исключением Софи иЗельмир, которые слегка запинались, друзья были встречены новым приветствием:«Черт возьми, говенный боже! Не хотите ли моей жопы? Там есть говно.» Идействительно, оно было повсюду, так как старухи забрали всякий горшок, всякую салфеткуи воду. Мясная диета без хлеба начинала воспламенять эти маленькие рты, которыесовсем не полоскались; в этот день было замечено, что у детей было большоеразличие в дыханиях. «Ах, зараза! – воскликнул Кюрваль, облизываяОгюстин. – Теперь, по крайней мере, Она чего-то стоит! Возбуждается, когдацелуешь ее!» Все единодушно согласились, что стало несравненно лучше. Так какдо кофе не произошло ничего интересного, мы и перенесем читателя сразу к нему.Его подавали Софи, Зельмир, Житон и Нарцисс. Герцог сказал, что совершенноуверен, что Софи должна была извергнуть и что абсолютно необходимо было в этомубедиться. Он попросил Дюрсе наблюдать и, положив ее на диван, стал ееосквернять по краям влагалища, в клиторе, в заднем проходе – сначала пальцами, затемязыком. Природа восторжествовала: не прошло и четверти часа, как эта прекраснаядевушка смутилась, стала красной, вздохнула; Дюрсе указал на все эти измененияКюрвалю и Епископу, которые не могли поверить, что она вот-вот извергнет; чтокасается Герцога, то этот молодой маленький дурачок намок со всех сторон:маленькая плутовка намочила ему все губы своим семенем. Герцог не мог устоятьперед похотливостью своего опыта; он встал и, склонившись над девочкой, ввелпальцами сперму вовнутрь влагалища так далеко, как мог. Кюрваль с головой,разгоряченной этим зрелищем, схватил Софи и потребовал кое-что еще кромесемени; девочка предложила ему свой красивый зад; Председатель приставил к немурот… Умный читатель без труда угадал, что тот получил. В это время Зельмир,взяв в рот, забавляла Епископа, а он качал ей задний проход. ОдновременноКюрваль, заставлял качать себе Нарцисса, задницу которого он с жадностьюцеловал. Тем не менее, только Герцог сумел потерять свое семя: Дюкло объявилана этот вечер еще более милые рассказы, чем предыдущие, и все хотели поберечьсебя для того, чтобы их услышать. Время настало; вот как стала изъясняться этаинтересная девица:

«Один человек, ни окружения, ни существования которого яникогда не знала и которого я смогу, вследствие этого, обрисовать оченьнесовершенно, упросил меня по записке явиться к нему в девять часов вечера наулицу Бланш-дю-Рампар. Он уведомлял меня, что не имел дурных намерений и что,хотя он не знаком со мной, у меня не будет повода жаловаться на него. Письмосопровождалось двумя луидорами; несмотря на свою обыкновенную осторожность,которая, конечно, должна была заставить меня воспротивиться этому приглашению,так как я не знала того, кто меня заставлял нанести визит, я, тем не менее,решилась, совершенно доверившись не знаю уж какому предчувствию, которое,казалось, очень тихо подсказывало, что мне нечего бояться. Я являюсь, и послетого как слуга предупредил меня, чтобы я полностью разделась и что только втаком виде он сможет ввести меня в покои своего господина, исполняю приказание;как только он видит меня в желаемом виде, он берет меня за руку и, проведячерез две или три комнаты, наконец, стучит в какую-то дверь. Она открывается, явхожу, слуга удаляется; дверь закрывается, однако между печью и тем местом,куда я была введена, не было ни малейшей разницы: ни свет, ни воздух непроникали в это помещение ни с одной стороны. Едва я вошла, какой-то голыйчеловек подошел ко мне и схватил меня, не произнося ни единого слова; я нетеряю присутствия духа, убежденная, что все это клонится к потере небольшогоколичества семени, которое требовалось пролить для того, чтобы оправдать этотночной обряд: я подношу руку к низу его живота с целью заставить чудовищепобыстрее потерять свой яд, делавший его таким злым. Я нахожу хобот оченьтолстым, ужасно твердым и чрезвычайно упрямым и шаловливым; через мгновение моипальцы отводятся; кажется, он не желает, чтобы я прикасалась к нему; менясажают на табурет. Неизвестный помещается напротив меня и, схватив мои сосцыодин за другим, сжимает и сдавливает их с такой силой, что я ему грубо говорю:«Вы мне делаете больно!» Тогда он перестает, поднимает меня, укладывает плашмяна высокий диван и, усевшись между моих ног сзади, начинает делать с моимиягодицами то, что только что делал с моей грудью: их щупают и сдавливают снеистовством, с беспримерным бешенством, раздвигают, снова сжимают, их валяют,целуют, покусывая, сосут отверстие в моем заду, и так как эти сжимания, многораз возобновляемые, представляют меньшую опасность с этой стороны, чем сдругой, я не противлюсь ничему, давая ему делать с собой все, что он хочет, ипытаясь угадать, какой могла быть цель этой тайны, если вещи оказались такимипростыми; вдруг я слышу, как мой человек испускает ужасные крики: «Спасайся,пропащая дрянь! Спасайся, – кричит он мне, – спасайся, беспутнаядевка! Я кончаю и не отвечаю за твою жизнь.» Вы охотно верите, что моим первымдвижением было вовремя дать деру; слабый луч предстал передо мной: это был лучсвета, впускаемый дверью, через которую я вошла; я бросаюсь туда, нахожу слугу,который меня встретил, бросаюсь в его объятия, он возвращает мне мое платье,даст мне два луидора, и я удираю, очень довольная, что так дешево отделалась.»