Другой заставлял растирать себя винным спиртом во всехместах своего тела, куда природа поместила волосы; затем я поджигала этотспиртовой ликер, который выжигал в один миг все волосы. И он извергал семя,видя себя в огне, в то время как я показывала ему свой живот, лобок иостальное, потому как у него был Дурной вкус – никогда не смотреть ничего,кроме переда.

Ну, а кто из вас, господа, знал Микура, председателя большойпалаты, а в то время помощника адвоката?» – «Я, – ответил Кюрваль.» –«Хорошо, господа! – сказала Дюкло, – а знаете ли вы, какова была и,насколько я знаю, есть по сегодня, его страсть?» «Нет! Он слывет или хочетслыть богомолом; я был бы чрезвычайно рад узнать это.» – «Ну хорошо, –ответила Дюкло, – он хотел чтобы его считали ослом…» – «Ах! Разрази менягром, – сказал Герцог Кюрвалю. – Мой друг, да ведь это общегосударственныйвкус. Я готов держать пари, что когда этот человек готовится к тому, что онсейчас будет судить…» – «Ладно, дальше? – прервал Герцог.» – «Дальше,монсеньор, нужно было одеть ему на шею веревку и прогуливать его час в такомвиде по комнате, он ревел, вы на него садились верхом, и как толькооказывались, на нем, хлестали его по всему телу хлыстом, как бы для того, чтобыускорить его ход; он удваивал его и одновременно мастурбировал. Как только онизвергал семя, он испускал громкие крики, брыкался и бросал девчонку вверхтормашками.» – «Ну, для нее, – сказал Герцог, – это было скорееразвлечение, чем разврат. А скажи мне, прошу тебя, Дюкло, этот человек говорилтебе, не было ли у него какого-нибудь товарища с таким же вкусом?» –«Да, – сказала любезная Дюкло, спускаясь со своего возвышения, потому чтоее труд был исполнен, – да, монсеньор; он сказал, что у него их быломного, но что он не хотел всем давать на себя садиться.»

Слушание закончилось, друзья пожелали совершить какую-нибудьглупость до ужина; Герцог прижал к себе Огюстин. «Я не удивляюсь, –говорил он, поглаживая ее по клитору и заставляя хватать кулачком егочлен, – я не удивляюсь, что иногда Кюрвалем овладевают соблазны нарушитьдоговор и сорвать какую-нибудь девственность, ибо я чувствую, что в эту минутусам от всего сердца послал бы к черту девственность Огюстин.» –«Которую? – спросил Кюрваль.» – «Черт возьми, обе, – сказалГерцог, – но нужно быть благоразумными: ожидая таким образом нашихудовольствий, мы сделаем их еще более сладостными. Ну же, девочка, –продолжил он, – покажите мне ваши ягодицы; это, может быть, изменитприроду моих мыслей…Черт побери! Какая красивая задница у этой маленькойблудницы! Кюрваль, что ты мне советуешь с ней сделать? – «Уксусныйсоус, – сказал Кюрваль.» – «Да будет угодно Богу! – сказалГерцог. – Но терпение… Ты увидишь, что все придет со временем.» – «Мойдорогой друг, – сказал прелат прерывающимся голосом, – вы ведетеречи, которые пахнут семенем. – Эх! Как раз то, что я очень желаюпотерять.» – «Эге! Кто же вам мешает? – спросил Епископ.» – «О! Такихвещей много, – ответил Герцог. – Во-первых, нет дерьма, а я бы егохотел; и потом мне хочется чрезвычайно многого.» – «И чего. например?» –спросил Дюрсе, которому Адонис опорожнялся в рот.» – «Чего? – переспросилГерцог. – Маленькой гнусности, которой я должен предаться.»

После того как они прошли в дальний будуар вместе с Огюстин,Зеламиром, Купидоном, Дюкло, Ла Дегранж и Геркулесом, через минуту стали слышныкрики и проклятия, которые доказывали, что Герцог сумел наконец успокоить исвою голову, и свои яйца. Нам совсем неизвестно, что он сделал с Огюстин; нонесмотря на его любовь к ней, по возвращении ее увидели плачущей, и один из еепальцев был завязан. Прискорбно, что мы пока не можем объяснить все это, но достоверноизвестно, что господа, украдкой и прежде, чем это было разрешено, предавалисьзапретным вещам и тем формально нарушали договоры, ими же установленные; нокогда все общество совершает одни и те же ошибки, оно их себе прощает весьмаобыкновенно. Герцог вернулся и с удовольствием увидел, что Дюрсе и Епископ нетратили даром времени: Кюрваль в руках «Разорванного Зада» изящно делал то, чтоможно делать со всеми сладострастными предметами, которые он мог собрать вокругсебя. Подали кушанье. Оргии провели, как обычно, и пошли спать. Как ни быларазбита Аделаида, Герцог должен был ее иметь этой ночью и так как он, по своемуобыкновению, вернулся с оргий немного пьяным, решили, что он ее не пощадит.Ночь прошла, как все предыдущие, то есть в жару бреда и разврата; светлаяАврора явилась, как говорят поэты, открыть двери дворца Аполлона, и этот бог,сам достаточно развратный, взобрался на лазурную колесницу только для того,чтобы осветить новые сладострастия.

Двадцать пятый день

Тем временем еще одна интрига рождалась в неприступныхстенах замка Силин! У нее не было таких опасных последствий, как у интригиАделаиды и Софи. Это новое сообщничество плелось между Алиной и Зельмир;сходство характеров этих двух девушек связало их: нежные и чувствительные, с разницейв возрасте самое большее в два с половиной года; много ребячества, многопростодушия, одним словом, почти одни и те же добродетели у обеих и одни и теже пороки, потому что Зельмир, мягкая и нежная, была беспечной и ленивой, какАлина. Короче говоря, они так поладили, что утром двадцать пятого дня их нашлив одной кровати, и вот как это произошло: Зельмир, будучи предназначеннойКюрвалю, ложилась, как мы знаем, в его комнате; в ту же ночь Алина былапостельной женщиной Кюрваля; но Кюрваль, вернувшийся мертвецки пьяным послеоргий, захотел лечь только со «Струей-в-Небо» и, воспользовавшись этим, двемаленькие голубки, оставленные и соединенные случаем, забрались, боясь холода,в одну кровать; там, можно было смело утверждать, их маленькие пальчики чесалисовсем другие места, нежели локти. Кюрваль, открыл утром глаза и видя двоихптичек в одном гнезде, спросил у них, что они там делали, и приказал прийтинемедленно обеим в его кровать. Там он обнюхал их клиторы и совершенно яснопризнал, что они обе были еще в семени. Случай был серьезный: судьи решили, чтонаши девицы были жертвами бесстыдства, но требовали, чтобы было соблюденоприличие. Чего только ни потребуй распутство в своих вечныхнепоследовательностях! Словом, если девушки выражали желание иногда позволитьсебе быть нечистыми между собой, то нужно было совершать это по приказу месье иу них на глазах. Обсуждение было вынесено на совет; обеим нарушительницам,которые не осмеливались отказаться от своих слов, было приказано показать, какони все это проделали. Они это сделали, сильно покраснев, плача и просяпрощения за проступок. Было бы неинтересно наказывать эту маленькую и красивуюпарочку в следующую субботу, хотя, разумеется, никому не пришло в головупощадить их. Девушки были немедленно записаны Дюрсе в роковую книгу, которая,между тем, наполнялась. Покончив с этим делом, друзья завершили завтрак, иДюрсе возобновил свои визиты. Роковые расстройства желудка породили еще однупреступницу: это была маленькая Мишетта; она говорила, что больше не можеттерпеть, что ее слишком сильно накормили накануне и она приводила тысячумаленьких извинений, которые не помешали ей быть записанной. Кюрваль в сильномвозбуждении схватил комнатный горшок и проглотил все, что было внутри. Бросивзатем на нее гневный взгляд, он сказал: «Ну нет же, черт возьми, маленькаяплутовка! Ну уж нет, черт бы меня побрал, вы будете наказаны, и к тому же моейрукой. Непозволительно так срать; вы должны были нас предупредить, по крайнеймере, вы отлично знаете, что нет такого часа, когда мы не были бы готовыполучить говно.»