печатать за деньги любую продукцию включая и антикоммунистические манифесты оппозиции. То же самое произошло с предприятиями по производству бумаги – они начали экспортировать бумагу на внешний рынок по цене 800–1000 долларов за тонну. «Партия котов», заключал Ярошенко, не была заинтересована в жестком конфликте. Вместо этого «они потребовали от демократического лагеря негласного общественного договора – вы позволите нам благополучно уйти на покой с набитыми карманами, а мы… не будем в вас стрелять и сажать в тюрьмы». Спустя десять лет эту метафору «договора» подхватили западные ученые, изучавшие феномен «исчезновения» коммунизма в Восточной Европе[493].

Леон Оников, работавший в центральном аппарате партии, писал в мемуарах: «Каждый профессионал понимал, что неудача с перезагрузкой КПСС неизбежно вела к распаду СССР, потому что на ней держалась вся система». Оников подобно Горбачеву, Яковлеву и Черняеву был типичным «человеком шестидесятых» – для него единственным способом обновить партию было сделать ее объединением просвещенных бюрократов и интеллигенции, превратить в социал-демократию. Оников не был достаточно циничен, чтобы представить, что коммунистическая номенклатура может быть преобразована в правящий класс и главного бенефициара государственного капитализма, как это происходило на тот момент в Китае[494]. Но либеральный партийный аппаратчик был прав относительно состояния советского государства. Большинство в партийной номенклатуре не могло понять, почему Горбачев продолжает передавать рычаги влияния, особенно материальные активы, другим исполнителям во имя «демократического социализма». Еще при Леониде Брежневе партия превратилась в иерархию республиканских и региональных кланов и управляющей элиты. Они оставались лояльными генеральному секретарю до тех пор, пока чувствовали себя частью системы, которая могла наказать их за непослушание, но в то же время защитить их клановые интересы. Реформы 1989 года, и в особенности возвышение противоборствующих республиканских структур, поставили эту лояльность под вопрос.

В течение 1990 года партийная элита и кланы поняли, что старая номенклатура с центром в Москве может исчезнуть, как это произошло в Восточной Европе. Власть над кошельком и управление государственным бюджетом перешло к Верховным Советам, их комитетам. Все это заставило неглупых партийных чиновников задуматься о том, как выжить после Горбачева. В республиках и национальных автономиях это переосмысление шло полным ходом. У старых номенклатурных управленцев было в крови балансирование между центром и местными интересами под флагом национального суверенитета. Как минимум это давало им новые рычаги, чтобы торговаться с Москвой за экономические ресурсы. В республиках, таких как Украина и Белоруссия, партийные аппаратчики вместе с управляющими экономикой сформировали правящее большинство в Верховных Советах. В Казахстане, Узбекистане и других республиках Центральной Азии партийные секретари уже давно действовали как полновластные лидеры этнических кланов. Это был рациональный политический и экономический выбор в ситуации растущей неопределенности[495].

Бывшая когда-то мощной политической силой, способной мобилизовать людей и экономику в экстремальных условиях, партия превратилась в огромный конгломерат кланов и людей, действующих в своих собственных интересах. Многие из них хотели отстранить Горбачева от власти и безо всяких экспериментов с демократией развивать государственный капитализм. Тем не менее, как много раз демонстрировали партийные пленумы и съезды, Горбачеву не нужно было опасаться переворота со стороны номенклатуры. Несмотря на их раздражение и разочарование, никто не осмелился бы выступить против генерального секретаря. Они понимали, что даже если они не переизберут Горбачева, тот по закону останется главнокомандующим армии и руководителем КГБ. Эти структуры были ключом к горбачевской власти.

ВЕЛИКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

В конце 1990 года Советская армия все еще была самой большой армией мира. Ее основные силы насчитывали не менее 4 миллионов солдат и офицеров без учета пополнения от осеннего призыва. На вооружении было до 64 000 танков, 76 500 бронетранспортеров (БТР), 12 200 военных самолетов и вертолетов – гораздо больше, чем у НАТО[496]. В то же время революции в Восточной Европе и объединение Германии разрушили легальные и политические основания для размещения советских войск за пределами СССР. В начале 1990 года правительства Венгрии и Чехословакии потребовали вывести советские войска с их территорий в течение года. После объединения Германии стало ясно, что то же самое, лишь с отсрочкой, произойдет с советскими силами в бывшей ГДР и в Польше. Это означало самое большое отступление Советской армии после 1941–1942 годов. 650 тысяч военнослужащих, включая 50 тысяч офицеров, десятки тысяч танков, БТР, артиллерийских орудий, самолетов и вертолетов, сотни тысяч единиц техники и оборудования нужно было переместить из Центральной и Восточной Европы через тысячи километров обратно на родину. Вывод войск, по сути, означал конец советской военной машины с точки зрения ее инфраструктуры, баз и транспортного снабжения в том виде, в каком она существовала десятилетиями. Масштабы этого отступления и вызванного им хаоса до сих пор не полностью оценены историками[497]. Помимо огромных потрясений армии приходилось идти на значительное и дорогостоящее сокращение – то есть уничтожение – вооружения, прописанное в Договоре об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) между НАТО и странами Варшавского договора. Горбачев и Шеварднадзе планировали подписать этот договор в ноябре 1990 года как одну из конструктивных основ «Общего европейского дома».

Великое советское отступление из Европы вызвало в Москве очень и очень разные чувства. Журналист Ярошенко писал: «Мы безвозмездно пошли… на уничтожение гигантской советской военной мощи. Правильный ли это шаг, который с ликованием встретила Европа? Возможно… Но ни в стране, ни в Верховном Совете никто не мог объяснить, что получим мы за потерю, и, видимо, навсегда, своей роли устрашающей военной империи. Доверие? Кредиты? Помощь? Прекращение экспортных санкций?.. Реальность состоит в том, что, кроме ракет, танков, атомных подводных лодок, у нас ничего нет». Ярошенко слышал такой разговор в московском автобусе: «Пусть бы Запад выкупил у нас это добро, а потом уничтожил», – говорил один собеседник другому[498]. Что до верхушки советского военного командования, то они были возмущены и шокированы отступлением. В особенности те, кто непосредственно руководил отводом и сокращением военной мощи, – военный советник Горбачева Сергей Ахромеев, министр обороны Дмитрий Язов и начальник Генерального штаба Михаил Моисеев. Первые двое сражались на Второй мировой войне солдатами, у Язова тридцать четыре человека из числа его братьев, двоюродных братьев и другой родни погибли, Моисеев тоже потерял на войне братьев. Вся их карьера протекала в годы холодной войны. Язов участвовал в развертывании советского военного контингента на Кубе во время Карибского кризиса 1962 года и был готов умереть в ядерной войне против США. Никто из них не сомневался, что экономические реформы в Советском Союзе были необходимы.