Например, Ахромеев признавал, что Советский Союз нуждается в сокращении внешних обязательств и поддерживал вывод войск из Афганистана[499]. Но психологически советские военные не могли согласиться на стремительный демонтаж военной машины, особенно ввиду растущего экономического и технологического превосходства НАТО. По свидетельству очевидца, Ахромеев воспринял «как личную трагедию» уничтожение советских ракет средней дальности, предусмотренное договором между СССР и США 1987 года. Маршалы не понимали горбачевскую миссионерскую риторику нового мирового порядка. Они служили Горбачеву из чувства долга, но душой были против великого отступления[500].

Не решаясь перечить Горбачеву, военная верхушка с 1987 года начала вымещать свое недовольство на Шеварднадзе и его Министерстве иностранных дел. Защищаясь от нападок, Шеварднадзе предложил привлечь Ахромеева, Язова и Моисеева к переговорам с американцами. Он рассчитывал, что это умерит их подозрения в отношении МИДа и даст вкусить самим, как сложно договориться с США. В июле 1989 года Ахромеев побывал с официальным визитом в Вашингтоне и даже съездил в Калифорнию по личному приглашению бывшего госсекретаря Джорджа Шульца. Ахромеев был потрясен тем, что увидел в Соединенных Штатах – контраст между американским изобилием и советской реальностью оглушил его[501]. Военный советник Горбачева, казалось, стал проявлять гибкость и согласился на уступки на переговорах по контролю вооружений. Тем не менее перспектива вступления объединенной Германии в НАТО стала для Ахромеева последней каплей. В апреле 1990 года он принимал участие в раунде переговоров с американцами по этому вопросу вместе с Шеварднадзе и советскими дипломатами. По дороге домой, в самолете, маршал сидел молча с мрачным выражением лица. Потом он проворчал: «Семьдесят лет американцы стремились развалить наш Союз и наконец добились этого». Заместитель Шеварднадзе Александр Бессмертных возразил: «Не они разваливали – мы сами». Ахромеев парировал: «И они, и мы». Дипломаты поняли, что маршал имеет ввиду «вы». Помощник Шеварднадзе Теймураз Степанов, бывший свидетелем этой сцены, прокомментировал ее в своих записях: «И я понял наконец, что шансов у перестройки, у Горбачева, у Шеварднадзе, у всех нас – никаких». Чуть позже во время закрытого обсуждения в Москве министр обороны Язов сказал: «Через 10–15 лет немцы войдут в границы Третьего рейха. Дайте дам расписку, что десять лет войны не будет»[502].

Летом 1990 года Язов и начальник Генштаба Моисеев решили действовать за спиной Шеварднадзе. Язов приказал перебросить 21 тысячу новейших советских танков и БТРов, а также 20 тысяч артиллерийских орудий из Восточной Германии и Восточной Европы в Центральную Азию – эти территории были за пределами Договора. Целые ряды танков, оснащенных дорогими электронными и оптическими приборами, доставили в пустыню, окружили колючей проволокой и оставили так стоять при минимальной охране. Руководителей центральноазиатских республик даже не поставили в известность. Это был жест отчаяния, а не заранее просчитанные шаги[503]. Космическая разведка США заметила передислокацию, и Джеймс Бейкер пожаловался Шеварднадзе. Тот пришел в ярость: на карту было поставлено честное слово советского Министра иностранных дел[504]. 20 октября 1990 года Шеварднадзе послал Горбачеву резкое письмо с информацией о случившемся. Он писал, что обман подрывает советскую стратегию. «Самый худший для нас вариант – остаться как бы вне Европы, вне процессов интеграции. Это означало бы выпасть и из мировой цивилизации, оказаться на обочине научного, технологического и духовного развития». Министр продолжал: «Неплохо помнить и то, что мы еще держимся на ногах, еще не стали банкротами благодаря помощи и поддержке многих наших партнеров, которые заинтересованы видеть в лице Советского Союза стабильного партнера, целостное государство… В нашей ситуации нас можно свалить не танками и самолетами, а простым отказом в финансировании»[505]. Горбачев отказывался идти на конфликт с военными, и Шеварднадзе пришлось взять это на себя. На обсуждении советской позиции по договору в узком кругу он эмоционально сказал Моисееву: «Эту позицию не буду отстаивать, это прямой обман». Она, пригрозил министр, будет означать провал ДОВСЕ, советской дипломатии и европейского мирного процесса. Выиграет ли от этого советская безопасность? «Что хотите, запишите, – заключил Шеварднадзе, – пусть Пентагон аплодирует товарищу Моисееву»[506].

Язов и Моисеев продолжали стоять на своем. По сообщению военной разведки, в июне 1990 Президент Чехословакии Вацлав Гавел и руководство Венгрии начали разговоры с Западом о вступлении в НАТО. Переговорные позиции Советского Союза в Вене значительно улучшились бы, если б Варшавский договор самораспустился до подписания ДОВСЕ. В этом случае бывшие союзники СССР не фигурировали бы в европейском балансе сил. На заседании Комиссии по контролю над вооружениями при ЦК КПСС, которую возглавлял Лев Зайков, Язов потребовал, чтобы глава советской переговорной делегации в Вене Олег Гриневский объяснил, как получилось, что советские вооруженные силы в южных округах Советского Союза, от Молдавии до Южного Кавказа, в проекте Договора должны быть сокращены до того же уровня, что и армии Турции и Греции. «Мы на это разрешения не давали», – ярился Язов. Он не хотел поверить, что холодная война действительно закончилась. Впрочем, в это не верили и военные в США[507].

Беспокойство советской военной верхушки по поводу вывода войск из Восточной Европы нельзя понять вне контекста резко растущей нестабильности внутри Союза. Военное руководство знало, что «потеря» Восточной Германии и Восточной Европы была лишь частью драмы советской армии. Большая часть ее боеспособных частей и баз была расположена по западной дуге, от прибалтийских республик вниз к Белоруссии, на Западной Украине и в Молдавии. Другие боеспособные группировки базировались в Закавказском и Туркестанском округах. Все эти части столкнулись с растущей нестабильностью, враждебностью населения и выступлениями местных националистов сначала на Южном Кавказе и в странах Балтии, а затем на западе Украины и в Молдавии. Армия оказалась в эпицентре коллективной ненависти после кровавого подавления выступлений в Тбилиси в апреле 1989-го, а затем еще более кровавого столкновения с боевиками Народного фронта в Баку в январе 1990. Многие из офицеров и солдат еще недавно воевали в Афганистане. Уильям Одом, ведущий американский эксперт по советским вооруженным силам, писал не без сочувствия о том, с чем пришлось столкнуться им в то время: «Допустим, часть американских войск вернулась после тяжелых боев из Вьетнама в гарнизон на территории США без достаточного обеспечения жильем и сопутствующим хозяйством, и представим, что после этого их направили разбираться с противниками войны в университетском кампусе. Сказать, что в этом случае вероятность применения насилия была бы велика – детский лепет»[508].

«Парад суверенитетов» после Декларации о государственном суверенитете РСФСР впервые поставил вопрос о целостности советской военной машины и армейских подразделений. Если прибалтийские республики и республики Южного Кавказа получат полную самостоятельность, предупреждал