Она дала себе слово, что о Клавдии Мироне Мамонте она сожалеть не станет.

Гаврила и Грета спускались по лестнице дома на Патриарших. Был вечер субботы. Весь этот день они провели с сестрой и матерью, спеша рассказать, чем именно интересовались полицейские. Впрочем, Пелопею они своим рассказом не потревожили. Все, что они говорили, предназначалось лишь для ушей Регины — Грета отозвала мать в спальню и поведала ей все. В это время Гаврила помогал Пелопее на кухне поливать медом в духовке запеченные свиные ребрышки.

Обедали все вместе на огромной стильной кухне — Пелопея с аппетитом уплетала мясо, Гаврила ел мало, он был малоежка, как и Регина, пробовавшая в основном легкий зеленый салат с оливками. Грета, по своему обыкновению, не ела вообще, лишь цедила сквозь зубы фруктовый сок.

На десерт был роскошный яблочный пирог — его испекла домработница Сусанны Папинака Света. Утром, до приезда младших детей, Регина, как обычно, сидела с подругой во французской кондитерской, в милых сердцу «лодырях», а затем отправилась к Сусанне домой. Домработница Света кулинарила, пекла пироги, узнав, что у Регины, как обычно по выходным, соберутся дети, она одарила ее пирогом с пылу с жару.

Пелопея пирог не ела, она была уже сыта мясом.

В начале девятого Гаврила и Грета засобирались домой. Они редко оставались ночевать — в перепланированной квартире, где когда-то хватало места им всем, теперь было как-то неловко укладываться спать на стильных итальянских диванах.

Где-то наверху у соседей хлопнула дверь. Гаврила и Грета вышли на улицу — желтое здание ресторана «Павильон» закрывало от них пруд. Давно стемнело, горели фонари. На Малой Бронной клубилась обычная субботняя тусовка.

Грета посмотрела вверх. Ящики…

— Нас чуть не убило с Ло, — сказала она. — Еще бы шаг, и мозги на асфальте, а тебе хоть бы хны.

Гаврила задрал голову и посмотрел на фасад розового дома. Верхние этажи окутаны тьмой.

— Ты обещал защищать сестру, — не унималась Грета. — Ты поклялся! А что теперь? Что это было, с этим ящиком, — я не понимаю. И мне страшно. Слышишь ты, мне страшно!

Гаврила направился к своей машине — «Форду»-внедорожнику. Не бог весть что по сравнению с теми тачками, на которых гоняют обитатели Патриков, но эту машину он выбрал себе сам в качестве подарка от родителей на окончание МГУ и не собирался с ней расставаться.

— Я хочу выпить, — капризно сказала Грета.

Он пикнул сигнализацией.

— Я выпью, — Грета ткнула пальцем в вывеску недавно открытого паба «На углу у Патриарших» со стороны Большого Патриаршего и Спиридоновки. — Я у мамы терпела, да она бы и не позволила, а сейчас я хочу, имею право.

Гаврила захлопнул дверь машины и пошел вслед за сестрой в паб. Народ там особо не толпился — место новое, необжитое. На Патриках — жесточайшая конкуренция, поэтому новые места лишь постепенно обрастают клиентурой. Грета заказала джин с тоником. Гаврила не взял себе ничего.

— Только один бокал, — строго сказал он сестре.

Та лишь скривила гримасой бледное личико. Выпила джин залпом и заказала еще один.

— Опять налакаешься. — Гаврила поморщился. — Грета, я сколько раз просил тебя…

— Отстань ты от меня! — Грета пила этот бокал уже медленно, смакуя.

Она быстро опьянела, подперла тоненькой, как спичка, ручкой щеку и начала что-то бормотать или напевать.

Третьего джина с тоником Гаврила ее все же лишил, вытащил из-за стойки как перышко и погнал к двери. Грета поскуливала, как щенок, но нет, пела — Гаврила уже раньше слышал эту песенку-муть.

Когда они вышли из паба, Большой Патриарший встретил их тишиной. Так бывает на Патриках: на пару минут воцаряется тишина и покой, но вот распахиваются двери ресторана «Павильон» — музыка вырывается, словно струя шампанского, и мгновенно глохнет. Проезжают одна за другой дорогие машины, на пруду кто-то начинает орать не своим голосом — пьяный и громкий, цокают каблучки «лабутенов» по плитке, кто-то хохочет, как юная ведьма, кто-то матерится, кто-то напевает надтреснутым тенорком: Сладостно-злая грусть, что Амор мне дал, жжет, заставляя…

Вот и песенка-скулеж обрывается, словно наступили кому-то на горло, а вместо песенки уже робкий политический стеб: Патрики — пьяненькие, эпикурейские, либеральные — вдруг вспоминают, что они, как-никак, худо-бедно, — гиперборейцы, противники реакции и тирании: Там, где гомон, там и он — от Лубянки угомон, — декламирует кто-то в голос, показывая кукиш всем поочередно — дому-«страху», памятнику «дедушке Крылову», генеральскому Дому со Львами, скамейке Воланда и Берлиоза, и даже кабачку «Клава». — Всех, кто ночью гомонит, Угомон… Ра — Омон угомонит. Поздней ночью Угомону говорят по телефону: «Приходи к нам, Угомон, есть у нас на Малой Бронной лекторат неугомонный…» Не боюсь я Угомона! Посмотрю я, кто кого, — он меня иль я его!

В этой тихой какофонии неугомонных ночных Патриков Гаврила шел к машине, Грета влачилась следом.

Все остальное произошло в какие-то доли секунды.

Гаврила услышал слабый вскрик сестры. Обернулся, не понимая, — ногу, что ли, она подвернула спьяну?

К Грете из темной подворотни метнулась большая грузная тень. Взмах рукой, дикий визг и…

В свете желтого фонаря блеснул нож — Грету спасло лишь то, что она как-то сумела вывернуться, подставить в последний момент бок, иначе нож вонзился бы ей прямо в сердце.

Лезвие пропороло предплечье, застряло в плоти. Грета истошно закричала от боли.

Гаврила… он на миг опешил, а потом со всех ног бросился к сестре. Увидев его, нападавший неловко попятился, развернулся и побежал в подворотню.

Грета кричала, хватаясь за рукоятку ножа, торчащую из ее тела.

— Не трогай! — крикнул ей Гаврила и кинулся следом за убийцей.

Темная подворотня.

Грузные шаги — кто-то бежал впереди, стараясь выскочить в проходной двор между Большим Патриаршим и Спиридоновкой.

Гаврила был не бог весть какой герой и спортсмен, но вид раненой Греты придал ему сил и ярости. Он кинулся следом за убийцей.

Проходной двор, заставленный машинами, огороженный нововоздвигнутыми шлагбаумами…

Шаги, шаги в темноте — кто-то бежит, и бег дается с трудом.

Гаврила вылетел на середину двора — в пятно света от фонарей, от окон. Он увидел темную фигуру уже на углу — убийца удалялся в сторону Спиридоновки.

Гаврила прибавил хода, побежал так, как не бегал стометровку даже в университете.

Он нагнал убийцу уже через пять минут. Широкая спина, широкие плечи, мешковатая куртка.

Он размахнулся и с силой толкнул бежавшего в спину. Тот вскрикнул и не удержался на ногах. Шлепнулся ничком прямо в лужу, оставшуюся в выбоине на асфальте.