Алена с ненавистью посмотрела на аппарат. Кошмар еенынешнего утра продолжался! Надо надеяться, ни Галина Стахеева, ни товарищ ЛевИванович Муравьев не достанут ее здесь, в тихой обители свихнувшихся умов исмятенных душ. Она даже телефон мобильный выключила, чтобы оказатьсянедосягаемой!

– Да… алло… – проговорил Грунский. – О, прошу прощения,запамятовал. Конечно, я немедленно выезжаю, опоздаю не больше чем на четвертьчаса. – Положил трубку и с виноватым выражением обернулся к Алене: – Вы меняизвините, я тут об одной важной встрече начисто забыл. Не обижайтесь, Богаради! Может быть, попозже договорим, если у вас какие-то вопросы появятся… Илизвоните мне прямо на мобильный. Чувствую себя виноватым перед вами и передНаташей, но…

– Конечно, я понимаю, работа есть работа, – пробормоталаобескураженная Алена. – Но только договорите то, что вы хотели сказать!

– А что я хотел сказать? – озадаченно уставился на нееГрунский.

– Не знаю! Вы сказали, что Майя после операции выздоровела иуехала домой, но… Так вот, что значило это «но»?

– А, вспомнил, – кивнул Грунский. – Буквально позавчера язаходил в пятую больницу. У меня там знакомый, старинный приятель работаетрентгенологом. Ну и надо было повидаться по одному делу. И в коридоре ястолкнулся с тем самым хирургом, который делал операцию Майе Климовой. Онсказал, что со мной хотел пообщаться их гистолог, делавший анализ ее тканейпосле операции. Вы же знаете, что такие исследования всегда проводятся. Так воттот гистолог якобы уверял, что обнаружил нечто, чего в принципе быть не должнобыло.

– Неужели все-таки рак? – ахнула Алена. – То есть эта, какее… канцинома?

– Да при чем тут рак! – нетерпеливо встал из-за стола Грунский.– Был бы рак, Майю Климову никто просто так не выписал бы, она уже вонкологическом центре лечилась бы. Там были какие-то детали, о которых я незнаю… Алена Дмитриевна, вы меня извините, но я правда должен бежать! А по этомуповоду можете встретиться с тем гистологом. Я-то повидаться с ним пока временине нашел. Да вот я прямо сейчас ему позвоню. Хотите? – И психиатр, не дожидаясьответа, принялся со страшной скоростью накручивать телефонный диск.

Вот невезуха, подумала Алена. Гистолог? Зачем ей гистолог?Какое отношение может иметь гистология – а что это за штука, кстати, такая? – ккартине Васнецова «Ковер-самолет»? Может, сказать, чтобы Грунский никуда незвонил? Бог ты мой, да он уже с кем-то договаривается! И даже уже договорился,кажется!

– Все, – возбужденно сказал Грунский, бросая трубку истаскивая халат. – Все улажено. Идите сейчас в морг в пятую больницу, тамспросите Калужанина. Он вам все и расскажет. И вообще, он очень интересныйчеловек. До свиданья, извините меня еще раз. Звоните, если что!

И, блеснув на прощанье улыбкой, Грунский умчался.

Алена задумчиво постояла в коридоре, исподлобья поглядываяна какого-то тихого психа, который сосредоточенно елозил шваброй по полу.Иногда он замирал, всматривался в линолеум, разыскивая, похоже, только емуодному видимую грязь, а потом снова принимался за дело. Швабру он держал как-тоочень своеобразно – далеко отставив от себя на вытянутых руках. Может, боялся,что она вдруг выскочит да ка-ак хлопнет его лбу… Почему-то Алене вдругпоказалось, что все ее «телодвижения» последних дней напоминают точно такое жевысматривание чего-то не вполне реального, видимого только ей, только одной ей…да и ей не слишком-то видимого, скорее всего чувствуемого! Может быть, она уженачинает свихиваться на «Ковре-самолете» и скоро начнет умолять окружающих непускать ее в музей, дабы не уничтожить бесценное произведение искусства?

Ой, нет, пора уходить отсюда. Здесь такая атмосфера… ужочень располагающая к сомнениям в себе! Лучше пойти… в морг. Нет, ну в самом деле,почему бы туда не пойти?! Давненько она не была в обители упокоившихся тел.

Помнится, на заре журналистской юности привелось как-топобывать в городском морге. Надо было написать очерк о каком-то заслуженномпатологоанатоме. Лена (тогда ее звали еще Леной Володиной, явление АленыДмитриевой даже и вообразить было невозможно!) боялась до обморочногосостояния, однако в самом морге ей не было ни страшно, ни даже как-то особеннопротивно. Раздражал только запах формалина, но и к нему она быстро привыкла.Вот только плакать отчего-то хотелось все время. Впрочем, она знала отчего: приней туда привезли трупы двух любовников, угоревших в автомобиле (дело былозимой, морозы стояли страшнейшие). Они были полураздеты – заснули вечным сном,не успев разомкнуть объятий, – и Лене было жалко их невыносимо. А впрочем, ужетогда в ее невинное (ну сколько ей там было лет, двадцать, двадцать один, чтоли?) сознание закралась мыслишка, что хоть смерть этих двоих и кажетсябессмысленной и даже позорной, но ведь это лишь с позиций общечеловеческойсуетни, которой они теперь совершенно чужды. А они, может, только о том имечтали, чтобы не разлучаться ни в жизни, ни в смерти…

Может быть. Но сейчас к этому давнему и несколько дажелирическому воспоминанию немедленно примешалось воспоминание самое что ни наесть «свежее»: о том, как забивал горло и легкие запах бензиновой гари, о том,как беззвучно, уже предсмертно шелестели ее губы, прощаясь с тем, кого она таклюбила.

Нет!

Алена так резко сорвалась с места, что тихий псих-уборщикметнулся в угол и замер там, прижав к груди швабру, словно любимую женщину.

– Извините, – пробормотала Алена дрожащими губами ипробежала мимо него.

Вниз, вниз по лестнице, взять плащ в гардеробе, скорей водвор, теперь на улицу… Ох, как здесь хорошо! А теперь домой, домой, сразунаправо, дойти по улице Ульяновых до Провиантской, потом вниз, на Ковалиху,оттуда наверх, на родимую Ижорскую, которая, по сути дела, есть не что иное,как продолжение улицы Провиантской…

И все было бы иначе в жизни нашей героини, если бы онасделала так, как собиралась, и пошла бы или даже побежала бы к себе домой.Однако, словно повинуясь некоей неведомой силе, она повернула налево вместотого, чтобы повернуть направо, и шла по улице Ульянова до тех пор, пока передней не выросло высоченное и широченное серое здание пятой городской больницы.Здесь Алена еще немножко побродила вокруг да около, пока не выяснила, где именнонаходится морг, и скоро уже входила в небольшой флигелек, притулившийся вглубине просторного больничного двора, среди многочисленных невыразительныххозяйственных построек.

Москва – Нижний Новгород, 1880 год,

из писем Антонины Карамзиной