Письмо от кузины немного успокоило меня, хотя ему и не удалось полностью рассеять мою тревогу. Слава Богине, Шейлару ничего не угрожает! С самого бала я буквально места себе не находила. Нервы были на пределе. Целыми днями я лежала в кровати, не в силах сомкнуть глаз, а по вечерам, на закате, когда мне, наконец, удавалось забыться тревожным сном, меня мучили кошмары. Я просыпалась в холодном поту и никак не могла вспомнить, что мне снилось. Оставалось лишь ощущение пробирающего до костей липкого ужаса. Страх въелся мне в кожу, проник в легкие, наполнил каждый мой вдох.

Кулон не помогал. Можно только догадываться, как сильно я нервничала бы, не будь его у меня. Ведь он забирает часть моей тревоги…

Шейлар прав. Страхам нужно смотреть в лицо и сражаться с ними, иначе о жизни и счастье можно забыть. После письма Мары я, наконец, готова прислушаться к его совету.

Меня ужасно огорчило, что кузины не будет на финале. Чтобы хоть как-то ее приободрить, я даже пришлю ей дохлую жабу. Не завидую целителям. Но не пустить мою кузину на финал – это слишком. У каждого решения есть последствия. Надеюсь, они к ним готовы.

А я просто жду, когда все закончится. Пройдет финал, Шейлара объявят Хранителем, убийца Верховной жрицы будет найден и наказан, и жизнь снова вернется в привычное русло. И пусть в ней будет что-то новое, пусть мне предстоит много сложностей в роли супруги Энси, но это будет жизнь без страха.

21-я ночь 11-й луны

Я не знаю, зачем я это пишу. Не знаю, зачем теперь вообще что-то делать. Я живу будто по привычке. Так же, как делаю эту запись. Все утратило смысл.

Шейлар погиб. Его больше нет. И я понятия не имею, что будет со мной. Зачем вставать по ночам, зачем открывать глаза, зачем вести этот дневник? Зачем вообще жить? Ради чего? Ради кого?

Богиня, почему ты так несправедлива? Почему ты оставила меня?

1-я ночь 12-й луны

Слез больше нет. Должно быть, я уже физически не способна плакать. Очень жаль, ведь слезы давали выход боли, что поселилась внутри меня. Эмоций тоже не стало. Зато боль и не думала никуда исчезать.

Я и не подозревала раньше, как она многогранна. Тупая, ноющая боль, которую я испытываю постоянно, мгновенно сменяется на приступ острой, скручивающей, выжигающей внутренности и лишающей способности дышать.

Это происходит каждый раз, стоит мне только увидеть место, где мы бывали с Шейларом, или какой-то предмет, который напомнит мне о нем. А иногда достаточно случайной мысли о том, как мы были счастливы, как мы могли быть счастливы и как мы ДОЛЖНЫ были быть счастливы.

Моя мать постоянно хвалит меня за выдержку. За то, как умело я держусь на людях, ничем не выдавая своей утраты. За спиной, я знаю, даже поговаривают, что не так уж сильно я его любила, раз даже слез не лью по своему жениху. Болтают разное. Называют холодной, бесчувственной, каменной. И все это правда. Я такая и есть сейчас.

Порой я и в самом деле чувствую себя ледяной глыбой. Когда кто-то выражает мне соболезнования, пытается утешить меня или разделить мою боль, я чувствую, как мое тело физически каменеет: все мышцы скручиваются, наливаются тяжестью, деревенеют. Руки сжимаются в кулаки, позволяя ногтям впиваться в нежную кожу ладоней и оставлять следы. Челюсть напрягается, и я с трудом разжимаю зубы, чтобы произнести пустой, лишенный эмоций вежливый ответ.

Никто из этих людей, считающих своим долгом осудить меня, не знает, чего мне стоит просто заставить себя дышать. Они не догадываются, как я часами сижу в своей комнате и пытаюсь вернуть своему телу способность двигаться, избавиться от этого состояния окаменелости. Им невдомек, что стоит только чувствительности вернуться, как меня начинает бить дрожь, а зубы беспрестанно стучат по краям чашки, из которой я уже битый час пытаюсь выпить давно остывший травяной отвар. Холод пронизывает меня до костей. И в такие моменты мне отчаянно хочется заплакать, выместить свою боль. Но слез больше нет. Они исчезли. Исчезли так же, как и мой любимый.

Порой мне хочется что-нибудь разбить. Разнести изящную расписную вазу о каменную стену. Расколоть на мелкие кусочки, а потом продолжить топтать их до тех пор, пока от осколков даже пыли не останется. Но все это я прокручиваю лишь в своих мыслях. Я не могу себе такого позволить. Я прекрасно знаю, что стоит мне так поступить, как тут же в комнате появятся Нэша, мама, отец и орава служанок. И все примутся причитать и успокаивать меня, заверяя, что боль пройдет, утихнет, ослабнет, выпустит истерзанную меня из своих окровавленных лап. Нужно лишь время. Некоторые даже осмелятся намекнуть, что я еще молода и встречу любовь. И уж этого я не вынесу.

Как объяснить им, что для меня значил Шейлар? Как объяснить, что другого такого нет во всем Эреше? Как объяснить всем этим людям, КЕМ мы были друг для друга? Все их предложения и предположения выглядят для меня так, будто я потеряла руку и ногу, а они утверждают, что со временем я привыкну обходиться одной. Будто я забуду, что когда-то у меня было две руки. А однажды и вовсе встречу прекрасный новый деревянный посох, и мы заживем с ним долго и счастливо.

Они не понимают, что, если бы я могла, я бы умерла вместо него. Только бы он жил. Я бы что угодно отдала, чтобы спасти его. Более того, я бы сделала это с радостью. Но никто из моих близких не способен оценить глубину моей боли. Для них Шейлар просто мой жених. Он еще не стал моим мужем, и, по их мнению, я и полюбить-то его толком не успела.

Единственный, с кем я могу сейчас находиться, единственный, с кем испытываю хоть какое-то подобие облегчения, – это лорд Фейдрос.

Кто может понять меня, как не лишившийся единственного сына отец? Кто, как не человек, потерявший жену и больше никогда не женившийся?

Я много времени провожу с ним. Часто мы просто молчим. И это молчание помогает мне больше, чем тысячи сочувственных слов. В тишине нет фальши. Нет несбыточной тени надежды. Мы оба знаем, что случилось и что ни одно слово не способно это исправить.