Разоблачение произошло в Царском Селе, где в то время находился двор и где Никита Бекетов был вынужден оставаться вплоть до новых распоряжений лично начальника Тайной канцелярии. Там он вскоре простудился, схватил горячку, чуть не умер и после был переведен в армию. Освободившееся же место снова занял молодой родственник Александра Шувалова и, по прихоти судьбы, его полный тезка, которого Елизавета оставила некоторое время назад ради Бекетова. Собственно, для этого все и делалось.

На зиму малый двор переехал в Ораниенбаум, куда Степану было не пробраться, не вызывая при этом подозрений, и он был вынужден довольствоваться чтением отчетов. Впрочем, и в них не было ничего хоть сколько-нибудь интересного. Великий князь носился с очередной идиотской идеей – построить дачу в виде капуцинского монастыря, с тем чтобы все там были переодеты капуцинами, чтобы придворные сами таскали воду и дрова, готовили еду. Этот проект, как и многие другие, остался лишь в мечтах.

Зато Степан Федорович Апраксин выдал свою пятнадцатилетнюю дочь Елену за князя Бориса-Леонтия Куракина[109], старше ее всего на два года.

Много раз Шешковский порывался отправить Фредерике любовное письмо, ну, хотя бы записку, это можно было сделать через его людей в Ораниенбауме. Подумаешь, большое дело, подбросить письмо в комнату великой княгини. При этом даже не пришлось бы раскрывать шпиона, но он медлил, ожидая, когда двор вернется в столицу, и он сможет нанести личный визит.

Но пока он раздумывал, как наилучшим образом вновь обратить на себя внимание цесаревны, двор действительно перебрался в Петербург, и на первом же публичном балу граф Захар Чернышев не просто заговорил с Екатериной Алексеевной, а начал усиленно флиртовать с ней. По словам шпионов, он шептал ей на ушко о ее красоте и без зазрения совести передавал девизы, сделанные в форме апельсина, в которых вместо фантов находились амурные стихи, должно быть, его собственного изготовления.

– Каков нахал! – Шешковский метался по Тайной канцелярии, не находя себе места. – Да уж не тому Чернышеву он почки отбивал! – Разгорячившись сверх всякой меры, Степан вызвал к себе полковника Николая Леонтьева[110], на которого у Тайной канцелярии за последние полгода собралось изрядно слезниц. Кто-то пенял на Леонтьева за публичное унижение, кто-то ябедничал о его ругательных речах по случаю пьяной оказии в адрес высочайших особ. Ознакомив арестованного с собранными документами, Шешковский предложил замять дело в обмен на жизнь Захара. Договор скрепили рукопожатием, Леонтьев собирался вызвать Чернышева на дуэль и убить в присутствии секундантов и свидетелей. В случае его ареста Шешковский обязался вызволить полковника из крепости. Леонтьев считался одним из лучших фехтовальщиков Санкт-Петербурга, у Чернышева не было шансов против него. Так что Шешковский мог смело разрабатывать дальнейшие планы по уничтожению весьма надоевшей ему семейки.

Гонцом любви для Захара выступала все та же княжна Гагарина, которую Степан теперь поклялся либо сжить со свету, либо спешно выдать замуж, словом, все способы хороши, лишь бы удалить от двора.

На следующем маскараде, произошедшем приблизительно через неделю после встречи с Леонтьевым, Захар уже клянчил у цесаревны минуту свидания у нее в комнате или там, где она найдет это удобным. Екатерина тут же ответила, что в ее комнаты не пустят посторонних, а так как Захар Григорьевич больше не служит при дворе, то у него нет ни одного шанса пробиться к ней. На то он ответил, что готов ради нее переодеться лакеем.

Лакеем мог бы переодеться и Шешковский, впрочем, вряд ли ему бы это помогло, в лакеи старались подбирать людей одного роста и по возможности схожего телосложения, Степана бы немедленно опознали.

Екатерина и Захар договорились продолжать переписку, но тут уж Шешковский не выдержал и тайно арестовал Гагарину.

Как это делалось достаточно часто, на карете княжны был заменен кучер, и она, сама не представляя как, вдруг оказалась в доме Шешковского. А надо сказать, что ради спокойствия семьи Степан изначально распорядился сделать два входа. Так семья и слуги пользовалась парадным, а все, кто «по работе», – черным. Двум входам соответствовали и два въезда, причем кареты, привозившие «клиентов» Тайной канцелярии, тут же отправлялись в специальный сарайчик, дабы не привлекать внимание соседей. Лошадей не распрягали, после экзекуции, пока «получивший урок» оправлялся и приводил себя в должный порядок, кучер выводил лошадей и ставил карету против крыльца, так чтобы поротый мог незаметно для посторонних тишком юркнуть на свое место, после чего его доставляли туда, куда он пытался изначально попасть.

Во время порки Гагарина получила более чем четкие наставления от подельника Шешковского Петра Говорова, которого ради такого случая пришлось вызывать из крепости. А что поделаешь, лицо Степана давно уже примелькалось при малом дворе, а он не хотел, чтобы Дашка проболталась о его в этом деле участии.

– Запомни, блудня, еще одну записку Захарки передашь своей госпоже, всю кожу с задницы ссечем! – делая физиономию пострашнее, строгим голосом вещал Петька.

– Поняла, батюшка, ай!

– Хорошо ли уразумела?

– Очень хорошо! Больше не надо.

Читая следующий донос, Шешковский не без гордости отметил, что, явившись пред светлые очи великой княгини, Гагарина напустилась на свою госпожу с упреками, мол, из-за этой глупой переписки она, можно сказать, под виселицей ходит. Ну, под виселицей – не под виселицей, а быть битой кнутом и сосланной в Сибирь снег убирать – более чем реальная перспектива, уж лучше замуж выдавайте.

После Масленой Чернышев получил спешный вызов в свой полк, и Шешковский праздновал этот день как избавление от досужего соперника.

Но чуть ли не в тот же день при дворе объявился Иван Чернышев. Привел его Роман Воронцов, он же организовал санные катания с гор. Цесаревну и княжну Гагарину посадили в санки, на запятках пристроились Воронцов и Чернышев. Первый раз они скатились удачно и, передав сани лакеям, вновь поднялись на гору. Но во второй раз произошла неудача, должно быть, толстый Воронцов каким-то образом перевернул санки, чуть не раздавив при этом Екатерину Алексеевну.

Шешковский снова употребил все свои связи, дабы услать под каким-нибудь разумным предлогом Ивана Чернышева, и вскоре добился этого, но едва за форсуном закрылась дверь, на пороге комнаты Екатерины Алексеевны оказался красавчик Сергей Салтыков. Камергер и личный друг великого князя, Салтыков был молод, родовит, богат и, что немаловажно, умен. Вместо того чтобы посылать цесаревне стихи или любовные письма, Салтыков начал с того, что первым делом свел близкое знакомство с четой Чоглоковых, которые теперь покровительствовали ему, поддакивая во всем и стремясь угодить.