Таким образом он оскорбил сразу всех от первого до последнего араба в армии, которые привыкли стирать подобные обиды кровью. Они тайно вступили в переговоры с целью устроить мятеж против архипредателя. Аздиты, ненавидевшие его с самого начала, как узурпатора мухаллабидов, к тому же сильнее всего оскорбленные им, заключили соглашение со своими союзниками рабиитами и предложили стать вождем бакриту Худайну ибн аль-Мунзиру, но он боялся соперничать с могущественными тамимитами: «Они, несмотря ни на что, останутся с Кутайбой, если мятеж против него будет исходить от нас». Так, первый шаг предоставили сделать тамимитам. Они гневались на Кутайбу из-за его поведения по отношению к бану ахтам, которое принадлежало к ним. Кутайба действительно за несколько лет до того во время похода на Бухару оставил Абдуллаха ибн Ахтама своим заместителем в Мерве. Тот воспользовался возможностью вступить в заговор с аль-Хаджжаджем против него, но у него ничего не вышло, и он был вынужден бежать в Сирию к Сулейману, который в то время был еще только перспективным наследником. Тогда Кутайба заставил его братьев и сородичей расплатиться за него, чем навлек на себя месть тамимитов. Он, кроме того, лично оскорбил их вождя Ваки ибн Хасана ибн Аби Суда[223] тем, что в официальном докладе приписал своему собственному брату честь великой победы над тюрками – честь, которая принадлежала Ваки ибн Хасану ибн Аби Суду, а затем еще и тем, что отнял у него командование над тамимитским контингентом и поставил над ними даббита. Ваки возглавил мятеж. Его поддержал иранец Хайян ан-Набати[224], который по очевидным причинам питал глубокую ненависть к Кутайбе. Он был опасным человеком, который обладал влиянием благодаря своему высокому статусу и через иранских слуг имел широкие связи с их арабскими хозяевами, поэтому был в курсе всего и умел устраивать интриги гораздо лучше арабов. Он был особенно важен в качестве вождя мавали, то есть принявших ислам иранцев, которые служили отдельным подразделением в арабской армии. Они были лично преданы Кутайбе, но Хайян сумел отдалить их от него, дав им со всей ясностью понять, что внутренние споры арабов их не касаются, потому что это война не за ислам.

Сначала Кутайба смотрел на получаемые предостережения как на клевету завистников, но в конце концов он обратил внимание, что Ваки больше не показывается при нем, и он вызвал Ваки к себе. Тот сказался больным, покрасил себе ногу красной краской и повязал на щиколотку шнурок с амулетами, и Кутайба приказал силой доставить к нему Ваки. Но когда за ним уже пришли, он разрезал шнурок с амулетами и прямо с одра болезни вскочил в седло. Он умчался в одиночку, но очень скоро к нему перешло уже достаточно человек, чтобы совершить нападение на Кутайбу. С Кутайбой же оставались только его братья, несколько сородичей по племени бахила и немногочисленные надежные сторонники. Иранцы под началом Хайяна, на которых, как думал Кутайба, он мог положиться, перешли на сторону напавших. Тогда Кутайбу снова бросило из демонстративного пренебрежения в отчаяние, его практически парализовало. Его лошадь взвивалась на дыбы и не давалась ему. Сидя вечером на стуле перед крепостью Ферганы, он с покорностью ждал того или иного исхода борьбы. Его братья и помощники погибли, пал и он сам; аздит отрубил ему голову. Он обманулся в ожиданиях, думая, что сможет повести войско за собой. Если бы за его спиной стояло племя или могущественный род, возможно, все сложилось бы иначе, но так не случилось. Бахилиты были слишком слабы, а кайситы, которых он приблизил к себе, покинули его, как и иранцы. Даже сила всепобеждающей идеи ничего ему не дала, он лишь хотел обеспечить безопасность себе и своему положению. Как уже испытал на собственном опыте Убайдуллах ибн Зияд в Басре, арабы не стали бы так легко соглашаться выступить за человека, даже самого одаренного, который был связан с ними лишь официально, против власти, которая и придавала силу его позиции. Они просчитались, однако, думая, что смогут управлять своими провинциями независимо от халифата. Наместник, если он не был одновременно и главой племени, ничего не мог поделать против халифа или без его поддержки; личной доблести было для этого недостаточно. Иранская знать не могла понять поведения арабов по отношению к Кутайбе; они считали его самоубийством, и в этом были правы, потому что после его падения владычество арабов в заложенных им границах сильно пошатнулось.

По ат-Табари, крах произошел в 96 году от хиджры, Ибн Кутайба относит ее не ранее чем к началу 97 года. Баки, признанный племенами временным преемником Кутайбы, потребовал его голову, и, когда отрубивший ее аздит по наущению своего племени отказался ее отдать, Баки показал на столб и сказал: «Этой лошади (то есть виселице) нужен всадник». Его слова возымели действие, и тогда Баки послал кровавый трофей халифу, но не через тамимитов – они для этого слишком хорошо относились к нему. Приветственная речь Баки в мечети[225] состояла лишь из нескольких энергичных изречений и стихов, которых, однако, оказалось достаточно, чтобы передать ее смысл. В заключение он сказал: «Марзпан поднял цену на зерно; завтра на рынке четверик стоит 4 дирхема – и не больше, иначе смертная казнь». Под марзпаном он, видимо, имел в виду Кутайбу как чужеземного вельможу на иранский манер[226]. Сам он представлял себя арабом старой закваски. Он ревностно относился к исламу, но терпеть не мог наказание поркой, которое предписывает Коран за некоторые проступки, и предпочитал сразу же приговаривать пьяниц к смерти. Он также казнил араба, который ограбил тело одного из бахилитов, павших плечом к плечу с Кутайбой, и однозначно запретил подобные действия. Он вел себя как высокопоставленный вельможа. Халиф Сулейман сначала подтвердил его положение, но девять или десять месяцев спустя его место занял Язид ибн аль-Мухаллаб, однако ему не пришлось отдавать и свою бывшую Иракскую провинцию. В отличие от Кутайбы за спиной Язида стояло племя, и это сыграло свою роль. Вместе с ним к главенствующему положению и повышенному содержанию вернулись и аздиты, тамимиты подверглись репрессиям, а Ваки – поношению. Более того, Язид привел с собой и сирийские правительственные войска, и таким образом благодаря ему они оказались в Хорасане, куда аль-Хаджжадж намеренно их не допускал, используя их исключительно в Индии. По обыкновению, Язид на все должности поставил своих сыновей и родственников. Он был в Хорасане как у себя дома, чувствовал там себя свободнее, чем в Ираке, и имел больше возможностей для злоупотреблений и вымогательств. Он требовал денег на оплату своих дорогостоящих потребностей, например на прекрасных дев, и выставлял свою роскошь напоказ.

Раньше, всякий раз, когда при Сулеймане упоминали о великих свершениях Кутайбы, Язид, по рассказам, всегда возражал, что Джурджан до сих пор еще не тронут, хотя он преграждает путь в Хорасан. В самом деле, гористая местность к юго-востоку от Каспийского моря довольно неудобно торчала на подвластной мусульманам территории.