не знал, единственное, нас с Лопаткиной предупредили, что после торжественной части надо быстро переодеваться, чтобы сразу танцевать. Ульяне предстояло исполнять «Умирающего лебедя», мне – вариацию «Обера».

Я решил «подложить соломку» и под цивильный костюм надел свой сценический. А главное, пришил балетные туфли к трико и уже в них влез в ботинки. Сидим с Ульяной рядом, начало церемонии задерживается, она молчит. Я пытаюсь пошутить – опять молчит. Типа того, я же из Мариинского театра, я же из Петербурга… Мне это было как-то странно. Ульяна на самом деле очень классная, но то ли ее кто-то научил, то ли это она сама решила, что она – «Грета Гарбо от балета», не ест, не пьет, питается только амброзией.

А начало задерживалось минут на сорок. И тут чувствую, ноги мои начинают гореть. Сначала терпимо, а потом уже нетерпимо горят! Я Ульяне говорю: «Что мне делать?» На сцене ботинки свои снимать?! Хоть плачь! А она молчит, глазом не моргнет.

Когда я нагнулся и развязал шнурки, в этот момент занавес-то и открыли. И прямо «на носу» у публики, с развязанными шнурками, я сижу. Тут Несмеяна ожила, ее затрясло от хохота, как и меня. Правда, потом она мне выговорила: «Из-за тебя я вела себя неподобающе, и все поняли, что я – несерьезный человек».

А я думал только об одном – как я встану и пойду за наградой, главное – не носом в пол, со своими развязанными шнурками. Пошел, бочком-бочком и скорее со сцены!

49

Конечно, приятно получить награду, но моей целью была «Легенда о любви». Я ходил и спрашивал: «Когда „Легенда“? Когда „Легенда“?» Вцепился в Гордеева, как клещ! Смотрю, есть одна «Легенда о любви» в афише. А меня вызывают и говорят, что по приказу В. В. Васильева надо срочно готовиться на конкурс «Арабеск» в Перми.

В партнерши мне дали Машу Аллаш. С классическим репертуаром определились быстро, а современного номера нет. Пришел Гордеев и поставил нам какой-то опус на музыку Дж. Россини, типа пастух и пастушка. Это мы-то с Машей – пастушки?! Из-за кулис она выходила полечкой, гадая на ромашке. Кошмар какой-то…

В апреле ГАБТ был зарезервирован под вручение премии «Benois de la Danse». Но, поскольку это было мероприятие Григоровича, в Большом театре ему отказали, и церемонию перенесли в Париж. Мне позвонили и сказали, что я выдвинут на эту премию за «Щелкунчика» лично Юрием Николаевичем.

Однако уехать самовольно, без разрешения руководства я не мог, пошел к Гордееву. Там мне объяснили – сиди тихо, не дергайся. Потом меня вызвал Богатырёв: «Ты – артист Васильева, и никакого отношения к твоему появлению в балетном мире Григорович не имеет. Ты должен определиться, на чьей ты стороне». Это было неправдой. В театр меня взял Григорович, свои первые сольные партии я станцевал при Григоровиче и по его инициативе. В общем, меня в Париж не пустили.

29 апреля в честь Международного дня танца в Большом театре давали концерт, где нам с Машей Аллаш предстояло выступить в опусе Гордеева, но у нее случился стрессовый перелом. Мне стали срочно искать другую партнершу, но не нашли.

Не поехав в Пермь, куда на «Арабеск» отправилось все руководство, я в опустевшем театре продолжал репетировать «Легенду». Симачёв уже не мог приходить, он очень сильно болел. Барыкин тоже попал в больницу. До премьеры осталось три недели, а у меня ни партнерш, ни педагога. После всяких мытарств наконец определилось: Мехменэ-Бану – Н. Семизорова, Ширин – Е. Андриенко.

На наши репетиции с Семизоровой стала приходить Уланова. А на репетиции с Андриенко – Семёнова. В течение месяца они обе, как лучшие подруги, по три часа каждый день, сидели в зале. В этот период мы с Галиной Сергеевной очень сблизились. Работали над какими-то очень важными актерскими вещами. В театре никого, кроме нас, не было.

Мне даже дали оркестровую репетицию на Верхней сцене. И вот иду я туда, весь в белом, специально красиво оделся. Чтобы попасть наверх, надо было пройти через основную сцену Большого театра. Выхожу, а сцена пустая: ни кулис, ни декораций, занавес железный открыт. И тут мне навстречу идут два человека, сильно желающих мне «добра». Мы поздоровались, они прошли мимо. В эту секунду, зацепившись за что-то ногой, я полетел лицом вниз на огромную железную конструкцию для перемещения декораций, унизанную острыми штырями. Я упал плашмя, каким-то чудом «вписавшись» в рисунок этих кольев, ничего не задев. Меня убило бы сразу. Два штыря прошли ровно с двух сторон от моего лица на уровне глаз, около висков. Когда я падал, я эти колья отчетливо видел! Но у меня в руках: корона, плащ, какие-то вещи, обе руки заняты, подстраховаться нечем.

В общем, я был весь в кровавых поперечных полосках. Они просматривались на голени, на коленях, на ребрах, потому что я содрал себе кожу, железо же. После этого случая я надел себе на шею крест. Чтобы прийти в себя, я, вспомнив совет мамы, побежал в туалет и умылся, и уже с ясной головой побежал на Верхнюю сцену. Репетиция прошла вполне прилично. Сразу после нее я отправился в храм.

22 мая 1996 года, в день cв. Николая, я станцевал свою долгожданную «Легенду о любви». Пришел В. В. Васильев: «Теперь я понимаю, для кого был поставлен этот спектакль… Я сейчас понял».

А в первом ряду Директорской ложи расположились бок о бок – Семёнова с Улановой. Рядом сидел Гордеев и весь спектакль комментировал: то это у меня плохо, то другое не так. Когда занавес закрылся, первой на сцене появилась Галина Сергеевна и встала около меня как страж. Гордееву оставалось сделать до нас буквально шаг, когда Галина Сергеевна, повернувшись к нему, громко сказала: «А мне очень понравилось!» Вячеслав Михайлович натянуто улыбнулся: «Ну да, да, поздравляю». Следом подошел Богатырёв. Уланова, словно хваля его, сказала, что Цискаридзе – очень удачный, правильный ввод на ее взгляд. Исполнив свою часть «марлезонского балета», Уланова повернулась ко мне: «Коленька, пойду, я немножко приустала». И ушла…

Ровно в тот момент на сцене появилась довольная Семёнова. Никто из руководства не успел проронить ни одного плохого слова. Когда все разошлись, она спросила: «Что Галка?» Я сказал. «Да, – встрепенулась Марина, – она опытная, они ее испугались!» А потом радостно добавила: «Ты не думай, мы там им знаешь как дали в ложе! Они только начали тебя ругать, мы им напомнили, как они сами танцевали». В общем, во время спектакля в Директорской ложе шла битва. Когда Гордеев с Богатырёвым поняли, что обе Гертруды на моей стороне, их миссия оказалась невыполнима, тягаться с этими дамами им было не по