– Роуз, мама права. Не волнуйся, со мной все хорошо.

– А по-моему, не очень…

– Ты ошибаешься, – упрямо сказала я и крепко-крепко обняла ее в ответ.

Папа встал со своего места:

– Нет, Эвелин, все далеко не так радужно. Мы думаем, что у тебя обострение. Саре мы уже позвонили, и завтра после колледжа все вместе поедем к ней.

Обострение…

– Нет, – прошептала я. – Нет, нет, нет, нет, нет…

Что без конца приходится слышать об обострениях

Что это признак выздоровления.

Что стыдиться этого не стоит.

Что это вовсе не значит, что ты проиграла бой с болезнью.

Что это не значит, что ты уже не поправишься.

Что надо быть внимательнее к «триггерам».

Что все может усугубиться молниеносно.

– Нет, – твердо сказала я. – Нет у меня никакого обострения. Вам кажется.

Мама только плотнее зажала уши:

– Эви, ты погляди на себя! На свои руки!

Я опустила взгляд. Ладони и впрямь кровоточили.

– И что? Что такого в том, что я слежу за чистотой? Разве другие не моются? Разве не покупают антибактериальные гели и не льют себе на руки после поезда? Мир полон грязи, мам! Почему я не имею права на чистоту?

Мама покачала головой. В ее глазах явственно читалось: «Мы снова вернулись к началу! Поверить не могу!»

– Мы это когда-то уже обсуждали, Эвелин, – включился в разговор папа. – Дело в том, что ты моешься слишком уж часто! Стремление к чистоте подавляет тебя!

– Нет, это вы меня подавляете! – вскричала я так громко, что Роуз отпрянула от меня и опустилась на стул. – Это вы все портите! Я хожу в колледж, неплохо учусь, нашла себе друзей, начала нравиться мальчикам! А крыша у меня едет потому, что вы вечно мне мешаете!

– Ради твоего же блага, – прогремел папа в ответ.

– Да ладно! Ты людей тоже для их же блага увольняешь небось? Так ты перед собой и оправдываешься?

– Завтра мы поедем к Саре и попросим ее увеличить дозу лекарства, пока обострение не закончится.

– Нет! – воскликнула я.

Только не таблетки! Я ведь уже начала с них слезать!

– Да.

– А я не поеду! И вы меня не заставите!

– Мы заберем тебя сразу после пар.

Нет уж, не поеду, ни за что не поеду к Саре!

– Ну ладно, – отрезала я, чтобы усыпить их бдительность.

И пока они приходили в себя – Роуз по-прежнему плакала, папа злился, а мама сидела на полу, раскачиваясь из стороны в сторону, – я вдруг поняла, что мне выпал шанс, который нельзя упускать. Я пулей выскочила с кухни, взбежала по лестнице на второй этаж и заперлась в ванной. Когда на меня наконец обрушились струи воды, мне стало гораздо легче.

Почему же я отказывалась признать, что у меня обострение

Мне на полном серьезе казалось, что мое состояние улучшается. Я верила, что болезнь отступает. Отказ от лекарств должен был стать последней главой страшной книжки, которую я невольно взяла с полки три года назад. Он должен был превратиться в эпилог неповторимой истории, стать финалом к единожды показанному спектаклю «Сумасшествие Эви».

Но если у меня и впрямь обострение, то со временем случится еще одно, а потом и еще… Если у меня обострение, выходит, болезнь стала хронической. И от нее уже не спастись. Я навсегда останусь такой. Вот оно – мое истинное «я». Я сумасшедшая. Поехавшая.

А мне ведь так хотелось принимать душ всего раз в день, по утрам, как и все. Как и все, спокойно ходить в колледж, не растрачивая на это все свои силы. Как и все, чистить зубы дважды в день. Как и все, не бояться садиться в поезд. Как и все, не сходить с ума от бесконечного страха. Как и все, иногда расслабляться. Как и все, веселиться с подружками. Как и все, целоваться. Как и все, путешествовать во время каникул. Как и все, влюбляться! Как и все, не реветь днями напролет. Как и все, не терпеть постоянную боль от стрессов и непрекращающееся напряжение в мышцах. Как и все, есть гамбургеры руками! А еще…

Телефон, лежавший на прикроватном столике, ожил и зазвенел. Сообщение от Гая! Наконец-то!

Я уже и не надеялась, что этот день подарит мне улыбку. Но, прочитав эти слова, не сумела ее сдержать. Меня всю охватила благодарность за этот тоненький лучик солнца, согревший мою жизнь, которая разваливалась на куски, точно проржавевший автомобиль.

И тут решение явилось само собой. Если меня собираются насильно отвезти к Саре, если мне хотят поставить диагнозы, перечисленные в справочниках, составители которых видят в людях просто набор симптомов, если они всерьез решили подтвердить мои худшие опасения…

…Эвелин, ты не похожа на других. Ты больная. Неправильная. Тебе надо лечиться.

Что ж, тогда надо извлечь из своей притворной нормальности максимум выгоды, пока это еще возможно. И я тут же написала ответ, решив не выжидать пять часов, как делала раньше.

Ответ пришел моментально.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, раздвинув шторы, я радостно вскрикнула, увидев на траве иней. Заморозки! Наконец-то!

Я любила зиму с ее морозами и искристой от инея травой, это время, когда все наконец оставляют друг друга в покое и замыкаются в себе. И в то же время я ее ненавидела. Сезон гриппа, появление на страницах местных газет многочисленных историй о желудочных вирусах – все это так меня ужасало, что я наотрез отказывалась обедать в столовой колледжа и открывала двери только рукавом.

Я скинула пижаму и начала мучительно размышлять, что же надеть в гости к Гаю. Юбку? Нет, это, пожалуй, чересчур откровенно… Да и намучаешься стягивать колготки. Та же проблема и с джинсами… А вдруг мне вообще не придется раздеваться?..

Вдруг в дверь постучали.

– Секунду, – бросила я, сдергивая клетчатую рубашку, которая казалась мне то ли слишком простецкой, то ли, напротив, чересчур вызывающей.

– Это я, – сказала мама, не дожидаясь, пока я открою дверь. Она решительно прошла к кровати и села. – Ты себе в этой рубашке все отморозишь!

– Поэтому-то я ее и снимаю.

– Мы с папой заберем тебя из колледжа в четыре десять. Встретимся на парковке и все вместе поедем к Саре.