Петрович и коротко стукнул кулаком по столу. — Ты только что мою собственную карету описал! Половина Петербурга на таких разъезжают! Мода, Сумароков, мода! — потянувшись через стол, он довольно чувствительно потыкал мне в лоб пальцем. — Это ты привык черт знает на чем ездить… Так чей там был герб, говоришь?

— А не было на ней герба, Яков Петрович, в том-то и дело! — ответил я, потирая лоб в том месте, куда начальство мне тыкало пальцем. — Просто черная вся, и окна узкие.

Генерал-полицмейстер глубокомысленно почесал себе подбородок.

— Узкие говоришь? Интересно… А какие-то другие приметы у того экипажа имелись?

— Точно так, имелись! Решетка у нее на крыше была, какие порой бывают на почтовых, куда багаж складывают.

Последнюю фразу я начал говорить быстро, но заметив, как изменился в лице мой начальник, закончил ее уже едва-едва, сильно понизив тон.

— Что-то не так, Яков Петрович?

— Не так, Алешка, — тихо проговорил Шепелев. — Совсем не так.

Глаза его так и бегали, ощупывая пространство где-то перед мои лицом, но совершенно не глядя на меня самого. Он словно вспоминал что-то, и это «что-то» не было особо приятным воспоминанием.

— Встречал я уже такую карету, — сказал он наконец. — И знаешь где встречал?

— Где?

— Возле конюшен Тайной канцелярии!

Вот так вот. Как-то не очень приятно все это попахивает. Какого беса Тайная канцелярия ошивалась около усадьбы Бахметьева? Ни государь, ни члены царской семьи на ассамблее той не присутствовали, ровно как и не было там иностранных послов. Никакие государственные интересы там не были затронуты. Что по мне, так это была обычная грандиозная гулянка, не более того. Слово же «ассамблея» в пригласительных билетах было вставлено, чтобы придать излишний вес этому сборищу.

Нет, совсем не в компетенции Тайной канцелярии была эта ассамблея. Тайная канцелярия ведает делами, которые могут представлять опасность для власти государевой, а руководство ею осуществляет князь Стародубский, весьма суровый человек, нужно сказать. А за дела Тайной канцелярии ответ он держит только перед светлейшим князем Черкасским.

— И что было дальше с каретою той? — прервал мои размышления генерал-полицмейстер. — Кто из нее вышел?

Я встрепенулся.

— Да в том-то и дело, Яков Петрович, что не вышел из нее никто! Только лакей с запяток соскочил и сразу проследовал за ворота. Но отсутствовал не особо долго, вернулся потом и сел в карету. Пробыл там считанные минуты, а когда вышел, то и вовсе удалился.

— Удалился? — Шепелев уставился на меня недоуменно. — Странный какой-то лакей, ты не находишь?

— Я тоже так считаю. Да и одет был соответственно — весь в плащ закутан, и шляпа на нем большая была, так что и лица не видно даже. Вот я думаю: может это и не лакей был вовсе?

— Может и не лакей, Алешка. Может и не лакей.

Шепелев подумал с минуту, потом вздохнул, быстро сходил к картине на стене, достал из-за нее заветный ключик и снова наполнил водкой рюмку, на это раз только одну. Выплеснул ее себе в рот и проглотил, даже кадыком не шевельнув. Словно и не заметил.

— Постой… — сказал он вдруг, подняв на меня глаза. — А кучер? На козлах должен был сидеть кучер!

— Был кучер, — согласился я. — Гаврила, слуга мой, даже заговорить с ним пытался, но в ответ услышал только ругательства. Плеткой отходить обещал. Злой, в общем, кучер оказался. И один глаз у него кривой. И цвета почему-то желтого, как будто грязного…

Я сказал это и даже напугался в первое мгновение, потому что Яков Петрович схватил вдруг себя за горло и странно засипел, глядя на меня вытаращенными глазами. Я подумал было, что с ним случился удар, и что сейчас он рухнет под стол замертво.

Но генерал-полицмейстер не рухнул. Он схватил со стола графин с водкой, сделал прямо из него пару большущих глотков и замахал на меня рукой.

— Ты знаешь, кто это был, Алешка⁈ — вскричал он. — Знаешь⁈

— А вы скажите, Яков Петрович — глядишь и узнаю, — ответил я осторожно.

— Это Батур, старый слуга светлейшего! Он ходит за ним как тень! Где светлейший, там и Батур, а если ты где-то встретил Батура, значит, и светлейший где-то неподалеку… Уж я-то это знаю, Алешка! Уж я-то знаю… И пусть Гаврила твой бога благодарит, что не ударил его Батур плеткой своей, потому как я сам видел, как он одним ударом этой плетки теленку шею сломал!

— Так что же это получается? — я поерзал в кресле. — Вы полагаете, что в той карете сидел сам светлейший князь Черкасский?

Шепелев мне не ответил. Он вышел из-за стола и прошелся по кабинету, нервно теребя пояс своего шикарного халата. Его шаги по толстенному персидскому ковру звучали очень монотонно: «Шорк-шорк-шорк… Шорк-шорк-шорк…»

Лицо генерал-полицмейстера сделалось красным, почти пунцовым, и я подумал, что доктор не напрасно приказал все вино и водку в доме спрятать под ключ.

Я терпеливо ждал. Минуту, две, три. Потом Шепелев остановился и воззрился на меня пустым взглядом.

— Вот что, Алешка… Ступай-ка ты домой. И без моего приказа ничего не предпринимай, ясно тебе?

— Точно так, Яков Петрович.

— Повтори, паскудник!

— Без вашего приказа ничего не предпринимать! — гаркнул я, вскочив на ноги.

Шепелев покивал:

— Вот теперь вижу — понял. Все, проваливай.

Глава 26

Странные записки Катерины Романовой

Домой я добрался примерно через час. Рыжего расседлал и запер в конюшне, а сам неслышно поднялся в свою комнату, разделся и упал на кровать, словно ратник, сраженный стрелой на поле брани. Рухнул на спину и долго не шевелился, бессмысленно таращась в темноту потолка.

Что же это получается? Про первые две мои версии можно благополучно забыть. Точнее, совсем забыть можно версию графини Румянцевой, где виновником всего выставлялся сам князь Бахметьев.

И слава Богу! Он хорошо отзывался о моем батюшке, героем его считал. Где-то они вместе служили государю, вместе рубились с врагами всякими. Наверное, и один ломоть хлеба доводилось есть. Не хотелось бы мне, чтобы такой человек оказался трусливым хитрецом, который насыпал в пистолет малую толику пороха и выстрелил в самого себя, для того, чтобы никто не подумал, что это он убил благородного графа Румянцева.

А что касается первой версии, то теперь