class="p1">И вот сейчас я думаю: а может на самом деле я тогда все-таки умерла? Арматура пробила мне голову, а позвоночник сломался об кирпичи, и я осталась лежать на той куче мусора бездыханная? А все последующие события моей жизни — это просто бред угасающего сознания.

Это и в самом деле многое объяснило бы. Для друзей девочки, умирающей на куче строительного мусора, прошла всего одна секунда, а для нее самой пронеслись годы! Наполненные событиями: радостями и горестями, школьными экзаменами, первой любовью, первым неинтересным сексом, а затем и вполне себе интересным, студенческой жизнью, интернатурой. А потом…

И вот тут я снова возвращаюсь к тому, с чего начала: каким гребаным образом я здесь оказалась? Для чего? Или же в том мире, где я упала с высоты третьего этажа, за это время прошло еще несколько минут, и мой мозг начал угасать? Его клетки умирают одна за другой, миллион за миллионом, и теперь мой ущербный мозг из последних сил формирует для меня окружающую реальность, совсем не похожую на ту, к которой я привыкла?

Конечно, все это похоже на бред сумасшедшего. Но гораздо больше похоже на бред то, что сейчас со мной происходит. Хотя, есть еще один нюанс. О котором я до сих пор даже вспомнить не решалась. Боялась, наверное, что это правдой окажется. Но коль уж взялась за перо, так нужно рассказать…

Я уже говорила, что виню в произошедшем Настю Вяткину. И ее шизанутого парня. Я так и говорила ей: «Зачем тебе этот Ильхам? Психованный он какой-то, хлебнешь ты с ним еще горя…» А она мне: люблю, аж не могу!

Так и любила, пока в глаз от него не схлопотала. Почти две недели фингал сходил. Сперва темно-синий был, почти черный, потом постепенно позеленел, расплылся, стал желтым. А вместе с фингалом ушла и любовь. Но Ильхам все названивал Насте — то прощения просил, то убеждал, что это она сама во всем виновата и вынудила его применить силу.

Честно сказать, я понятия не имею, где Настя нашла этого Ильхама. Но когда поняла, что она готова его простить, то сразу показала ей кулак: «Не вздумай, дура!» Она меня послушала, бросила трубку. А через пару дней я случайно узнала, что они все-таки встречались.

Я взбрыкнула и сильно ее отругала. Мы даже поссорились. И не общались потом больше недели. А однажды вечером она притащилась ко мне и заявила как ни в чем не бывало:

— Пошли в клуб, оторвемся?

А у самой синяки на запястьях просвечивают через слой тонального крема.

— Ильхам, я смотрю, уже оторвался? — сказала я.

— Да хрен с ним, с Ильхамом, не хочу о нем говорить!

И мы пошли в клуб. Я хотела в «Толстячок», но Настя потащила меня почему-то во «Флигель». Ладно, во «Флигель» так во «Флигель». Мне не принципиально. И только примерно через час я поняла, почему Вяткина хотела попасть именно сюда.

Потому что здесь был Ильхам. Он косился на Настю голодными глазами, как волк, честное слово. Он и внешне на волка был похож — темный, мрачный, суровый. От него так и веяло опасностью.

— Вяткина, пошли отсюда, — предложила я, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет. — Ну его к черту!

Выпили мы к тому моменту не так уж много, но если у меня это было три бокала «просекко», то Настя пару каких-то диких коктейля успела разбавить доброй дозой коньяка, и уходить из «Флигеля» ей совсем не хотелось. Она то мартовской кошкой изгибалась на танцполе перед каким-то парнями, то зависала у бара с малолеткой с брекетами на зубах, так что в итоге мне пришлось вытаскивать ее из клуба едва ли не силой.

Вот тут-то все и случилось.

Нас окликнули. Точнее, не нас, а Вяткину:

— Настя!

Казалось бы, имя такое мягкое, а прозвучало он так, словно его собака пролаяла. Мы обернулись. Позади стоял Ильхам и смотрел на Настю как-то презрительно скривившись. Я схватила Вяткину за руку.

— Не ходи!

Но Вяткина вырвалась.

— Отпусти!

А голос у самой пьяный-пьяный.

— Вяткина, стой! Не подходи к нему! — крикнула я ей вслед.

Но где уж там! Качающейся походкой она направилась к Ильхаму, который дожидался ее неподалеку от входа во «Флигель». Подошла к нему. Он сразу схватил ее за плечи, но она отпихнулась. Он снова схватил. Она, вероятно, хотела дать ему по щеке, но он попытался уклониться, однако сделал это не очень удачно и получил в ухо.

Отпрянул, схватился за лицо. А потом резко, наотмашь, залепил ей по лицу раскрытой ладонью. Затем схватил ее за руку и рванул к себе. И ударил при этом в живот — Настю даже подбросило вверх от удара. Но она почему-то даже не вскрикнула.

Я кинулась к ним.

— Отпустил ее, быстро! Отпустил, я сказала!

Подбежав, я развернула Настю к себе и обомлела. На животе у нее быстро расплывалось кровавое пятно, густо напитывая собой тонкую ткань белой блузки. Вяткина смотрела на меня с исказившимся от страха лицом.

— Катя… — позвала она негромко. — Кать, что со мной? Ка-ать, я умираю?

И только сейчас я заметила в руке Ильхама нож, до самой рукоятки испачканный Настиной кровью.

— Сука, ты что наделал⁈ — заорала я. И развернулась к двери клуба, где стояли несколько малолеток. Кажется, среди них был и тот, с которым Настя флиртовала у бара. — «Скорую»! — гаркнула я малолеткам. — «Скорую», быстро! Чего уставились, дебилы⁈

Ильхам больно схватил меня за шею и развернул к себе. Я изо всех сил саданула ему кулаком в нос. Он дернулся и прошипел по-змеиному:

— Ах ты ж, с-сука…

И несколько раз ударил меня в живот чуть выше пупка — раз, другой, третий. У меня перехватило дыхание. А потом вдруг сильно зажгло где-то внутри. Опустив голову, я увидела у себя на платье три дыры, из которых струйками стекала кровь, быстро превратив подол платья в сплошное кровавое пятно.

Как врач я понимала, что это скорее всего конец. Но все же попыталась зажать раны руками.

— «Скорую», — прошептала я. — Вызывайте «скорую», дураки.

А потом давление рухнуло, голова пошла кругом, и я упала на асфальт…'

* * *

Отложив в сторону последний лист, я еще некоторое время сидел за столом неподвижно, размышляя о прочитанном. Потом взял в руки свечу и вышел из