двенадцать крестьян за разбойное нападение на усадьбу землевладельца в Елизаветградском уезде. Двенадцать человек из тех самых людей, трудами которых мы живем, тех самых, которых мы всеми силами развращали и развращаем, начиная от яда водки и до той ужасной лжи веры, в которую мы не верим, но которую стремимся всеми силами внушить им, — двенадцать таких людей задушены веревками теми самыми людьми, которых они кормят, и одевают, и обстраивают и которые развращали и развращают их»[1299].

Против карательных экспедиций выступили даже помещики Дона, которые обратились к министру внутренних дел с петицией против репрессий, говоря о карателях: «Они разъярили всю Россию, заполнили тюрьмы невиновными, арестовали учителей, оставив детей без школьного обучения… Потерпев постыдное поражение в войне с Японией, они сейчас мучают беспомощных крестьян. Каждый полицейский сечет крестьян, и из-за этих ублюдков наша жизнь, жизнь мирных дворян, стала невыносимой»[1300].

«Я уверен, — писал Витте, — что история заклеймит правление императора Николая при Столыпине за то, что это правительство до сих пор применяет военные суды, казнит без разбора и взрослых и несовершеннолетних, мужчин и женщин что политическим преступлениям, имевшим место даже два, три, четыре и даже пять лет тому назад, когда всю Россию свел с ума бывший правительственный режим до 17 октября и безумная война, затеянная императором Николаем II»[1301]. Следующий премьер-министр В. Коковцев, в эмиграции, со своей стороны, издал два тома воспоминаний, которые, по словам Милюкова, по отношению к царю и его ближайшему окружению могли бы служить настоящим обвинительным актом[1302].

Настроения крестьян, после подавления революции, передавали воспоминания лидера крестьянской партии эсеров В. Чернова: «Революция 1905 г… была жестоко подавлена. Крестьяне молча переживали свою обиду и жаждали мести. Все тогдашние наблюдатели понимали, что следующий мятеж не будет иметь ничего общего с прежними относительно мирными и даже наивными выступлениями крестьян, а примет гораздо более жестокую форму. За политической революцией в городе тут же последует революция в деревне»[1303].

«Жестокие расправы карателей вызывали у крестьян озлобление», — подтверждал П. Маслов[1304], и в подтверждение своих слов приводил примеры «бытовых» картин, которые ярко рисовали ту «смертельную ненависть, которую воспитала по отношению к себе полиция»[1305]. Подобное отношение к себе порождала и армия: «нельзя безнаказанно в течение многих лет противопоставлять солдата, сына народа, тому же народу…, — предупреждал в 1906 г. один из кадетских лидеров кн. П. Долгорукий, — Надо спешить, чтобы окончательное, но неизбежное при теперешней тактике правительства вовлечение армии в политику не принесло бы страшные, не испытанные еще потрясения и без того измученной стране…»[1306].

«Мы обречены буквально ни голодную смерть. Всякая жизнь стала невозможной, — описывали свое положение крестьяне в 1906 г., — Что теперь делать? Идти с воплем к правительству — бесполезно, ибо, кроме нагаек, пуль и самого зверского обращения, мы никогда и ничего не получали… Оно позволяет… казакам безнаказанно среди нас зверствовать, оно затыкает нам рот пулями и штыками, когда мы вопим о своем невыносимом положении… и т. д. и т. д.»[1307].

Последовавшие правительственные реформы «пришли слишком поздно, — отмечал в 1907 г. член ЦК партии кадетов П. Струве, — в активных элементах нации эпоха самодержавного отрицания компромисса атрофировала всякую психическую способность к компромиссу. Вот почему после 17 октября уступки внушали мысль не о перемирии и размежевании, а о том, чтобы как можно скорее доконать врага, пользуясь его слабостью. Но этим не исчерпывалась основа субъективного положения объективно завершившейся революции. Был еще другой, психологический мотив, еще более могущественный и еще более иррациональный. Это чувство ненависти и жажда возмездия… Ненавидел и жаждал возмездия крестьянин, в котором века угнетения взрастили эти чувстве; ненавидел и жаждал возмездия рабочий, который к унаследованной деревенской, крестьянской ненависти присоединил городскую, пролетарскую; отравлен ненавистью был интеллигент, в котором… рос мститель за народ и за себя…»[1308].

Этот мотив русской революции с «замечательной силой», по словам Струве, подчеркнул М. Волошин в своем стихотворении 1907 г.:

Народу русскому: я — скорбный ангел мщенья.

Я в раны черные, в распаханные вновь

Кидаю семена. Прошла пора терпенья…

Я в сердце девушки вложу восторг убийства

И в душу детскую кровавые мечты.

И дух возлюбит смерть, возлюбит крови злость…

И тусклой яростью ей очи ослеплю…

Я напишу: «завет мой Справедливость!»

И враг прочтет: «пощады больше нет»[1309].

Закон 3 июня 1907 г. изменивший в пользу помещиков порядок выборов в Государственную Думу окончательно «поставил землевладельцев против народных масс…, — приходил к выводу в 1907 г. в статье «Два зверя» видный кадет кн. Е. Трубецкой, — Он создал в их пользу привилегию, которая может стать началом ужасного конца. Если привилегированные классы воспользуются данной в их руки властью только для того, чтобы удовлетворять свои аппетиты, если они забудут про народную нужду и будут думать только о себе, они подготовят неслыханные доселе ужасы… При первом внешнем потрясении Россия может оказаться колоссом на глиняных ногах. Класс восстанет против класса, племя против племени, окраины против центра. Первый зверь проснётся с новою, нездешней силой и превратит Россию в ад»[1310].

Пробуждение этого «зверя» не заставило себя ждать: «Плохо, брат, у нас в уезде, — писали в 1911 г. из Курской губернии, — началось заметное брожение среди крестьян, открыто говорят: «Раньше только пожгли немного господ, а теперь всех перережем»»[1311]. В том же 1911 г. популярный писатель А. Ремизов замечал, что «уже вышла беда из своего бедового костяного царства, идет, близится, подкрадывается… беспощадная, неумолимая, немилосердная»[1312]. В том же году другой писатель — М. Пришвин в своих дневниках указывал на «рождение (в обществе — В. Г.) злобы во имя чувства попранной правды, рычащей злобы, звериной и страшной…, чем больше живешь, тем больше накопляешь это чувство неправды, и наконец получается невозможно всякое обыкновенное бытие»[1313].

Ярость

Несытое существо можно успокоить, давая пищу вовремя, но озверевшего от голода уже одной порцией пищи не успокоишь. Он хочет отомстить тем, кого правильно или неправильно, но считает своими мучителями…

С. Витте[1314]

Наиболее ожесточенный характер революция 1905 г., помимо национальных окраин, приобрела в армии: например, во время Свеаборгского восстания 1906 г. некоторых офицеров бросали в котлы с кипящей водой. Не меньшей жестокостью отличался бунт среди войск, выводимых после русско-японской войны из Маньчжурии. Причину ожесточенности военных бунтов командир Финляндского полка плк. А. Чеховский видел в том, что «наш солдат вообще невоспитан, а теперь во время войны, когда