До чего же это, оказывается, ужасающе легко – переработать природный уран в полые шарики плутония, набить эти шарики тритием, окружить взрывчаткой и дейтерием, и все это настолько миниатюрно, что заряд, способный спалить миллион человек, может поместиться в кузове пикапа Коуди Флайнера. Очень легко. Несравнимо легче, чем выиграть войну с наркодельцами, или искоренить бедность, или придумать, как лечить рак, или решить палестинскую проблему. У Тома была теория, почему люди до сих не получили известий от внеземных цивилизаций: потому что любая цивилизация без исключений взрывает себя примерно в тот момент, когда дорастает до умения посылать межпланетные сигналы, взрывает, просуществовав самое большее несколько космических десятилетий в галактике, чей возраст исчисляется миллиардами лет; потому что цивилизации вспыхивают и гаснут так быстро, что, будь даже в галактике великое множество планет, похожих на Землю, надежды на то, чтобы одна цивилизация получила послание от другой, практически нет, ибо расщепить этот гребаный атом так легко. Лейле эта теория не нравилась, но лучшей у нее не было; любой сценарий “судного дня” вызывал у нее одно чувство: пожалуйста, пусть я погибну первой; и все же она заставила себя прочесть о Хиросиме и Нагасаки, о том, что чувствует человек, когда кожа на нем сгорела полностью, а он все еще бредет живой по улице. Не только ради Пип она хотела, чтобы сюжет об Амарилло прогремел по-настоящему. Страх человечества перед ядерным оружием, как ни странно, не похож на ее боязнь ссор и рвоты: чем дольше мир удерживается от того, чтобы выпустить из себя грибообразное облако, тем меньше люди боятся. Изо всей Второй мировой лучше помнят уничтожение евреев, даже бомбардировку Дрездена или блокаду Ленинграда, чем те два августовских утра в Японии. О климатических изменениях больше пишут за день, чем о ядерных арсеналах за год. А уж насколько больше, чем о ядерных арсеналах, пишут о рекордах Национальной футбольной лиги, которые установил, играя за “Денвер бронко”, Пейтон Мэннинг, – и говорить нечего. Лейла жила в страхе, и ей казалось, что она одна такая.

Или нет, не одна. Пип тоже боялась. Похоже, мать, давшая ей имя Безгрешность, не позаботилась объяснить ей толком, что к чему в этом мире, и поэтому Пип смотрела на все свежими глазами, без предвзятости. Она видела планету, где на данный момент семнадцать тысяч ядерных боеголовок – достаточно, скорее всего, чтобы уничтожить на ней всех позвоночных, – и думала: ничего хорошего.

Было время, когда постоянный гость в доме стеснил бы и Лейлу, и Тома; когда они опускали жалюзи, задергивали шторы и ходили по дому голые, получая удовольствие от возможности вверить другому вид своего уже не столь юного тела; когда дверь холодильника, как и пол гостиной, была для нее подходящей поверхностью, чтобы позволить ему притиснуть себя к ней. То время давно прошло, но вслух они этого так до сих пор и не признали – много всего невысказанного таилось за блеском очков Тома, – и сейчас Лейла невольно почувствовала себя задетой тем, что, пригласив в дом девушку, он признал это односторонне.

Цепная реакция ядерного синтеза естественна, это источник солнечной энергии, а вот цепная реакция деления – дело другое. Делящийся атом плутония – этакий единорог, диковинка нашего мира, и нигде во вселенной критическая масса этих атомов не собирается естественным путем. Люди добиваются этого искусственно, а потом с помощью взрывчатки приводят вещество в сверхплотное состояние, в котором цепная реакция проходит достаточно стадий, чтобы началась реакция синтеза. И как стремительно это происходит! Колышущиеся атомные капельки плутония заглатывают налетающие нейтроны, делятся под их воздействием на меньшие капельки, те испускают новые нейтроны. Люди без кожи бредут, спотыкаясь, по улице, кишки наружу, глазные яблоки висят на ниточках…

Им с Томом надо было завести ребенка. Да, в каком-то смысле это огромное облегчение – не иметь детей, не порождать новой жизни на планете, которой суждено либо мгновенно вспыхнуть, либо медленно испечься до смерти; да, хорошо, что не приходится об этом волноваться. И все же следовало это сделать. Лейла любила Тома, безмерно им восхищалась, была благодарна судьбе за то, как легко с ним живется, но без ребенка это была жизнь недоговоренностей. Это были вечера, когда, прижавшись друг к другу, они вместе смотрели кино по кабелю, это были обширные территории согласия, где можно было спокойно обитать, избегая лишь нескольких небольших горячих зон былых несогласий и неспешно продвигаясь к старости. Ее внезапное влечение к Пип было иррациональным, но не бессмысленным; не сексуальным, но заряженным; компенсаторным. Впустить новую частицу в ядро, которым были они с Томом, – она не знала, к чему это приведет, но воображению рисовалось грибовидное облако.

Через три с половиной недели после переезда к ним Пип Лейла отправилась в Вашингтон. Параллельно с сюжетом о боеголовке она готовила основанный на статистике материал о подозрительно нестрогом применении налогового законодательства в сфере технологий. Все вашингтонские отели в доступной ей ценовой категории наводили уныние, но делать было нечего. Хотелось поскорее вернуться в Денвер, но ее любимый сенатор, самый либеральный из членов комитета по вооруженным силам, обещал ей пятнадцать минут в пятницу во второй половине дня, перед тем как он, подобно всем своим коллегам по Конгрессу, устремится прочь из города. Об этой беседе, чтобы не наследить звонком или электронным письмом, она договорилась с главным помощником сенатора при личной встрече. С тех пор как Агентство национальной безопасности начало раскидывать свои электронные сети, она все больше и больше руководствовалась в Вашингтоне теми же правилами, что разведчик на чужой территории. Члены Конгресса – наиболее привлекательный источник, поскольку их не проверяют на детекторе лжи.

Используя свои знакомства в Пентагоне, иные из которых возникли еще во времена работы в “Пост”, она по кусочкам составила то представление о случившемся в Альбукерке, какое могла составить, не владея секретной информацией. Да, десять боеголовок В61 отвезли в Амарилло на плановую модернизацию. Да, одна из десяти оказалась пустышкой, копией из числа тех, что хранятся на базе недалеко от настоящих и используются для тренировок аварийной команды. Да, со штрихкодами и электронными идентификаторами кто-то поработал. Да, одиннадцать дней настоящее боевое оружие было вне поля зрения – предположительно находилось в некоем слабо охраняемом подсобном помещении. Да, полетели головы. Да, теперь боеголовка “возвращена на место”, и встроенная в нее система безопасности все это время была абсолютно надежна. Нет, военно-воздушные силы не станут сообщать подробностей кражи и не станут давать никакой информации о нарушителе или нарушителях.

– Абсолютно надежных систем безопасности не существует, – сказал ей Эд Кастро, ядерщик из Джорджтауна. – Безопасна в том смысле, что не взорвется, если жахнуть по ней молотком, – это да, конечно. Безопасна в том смысле, что не удастся обойти кодовые механизмы, – вероятно. Мы также подозреваем, что бомбы нового поколения портят свой заряд, если в них начать ковыряться. Но с боеголовками среднего поколения вроде этих B61 проблема в том, что по сути они ужасающе просты. Все по-настоящему тонкие технологии – это ранние этапы, до сборки. Получение и очищение изотопов плутония и водорода – невероятно сложные и дорогие процедуры. Расчет геометрии взрывных линз – непросто. Но собрать целое из составных частей и сделать ба-бах? Увы, не так трудно. Если есть время и парочка специалистов, понять схему подрыва, имея в руках готовое изделие, очень даже можно. Результат будет не столь изящен и миниатюрен, мощность, возможно, будет снижена, но тем не менее – действующее термоядерное оружие.