Поезд, медленно извиваясь, двигался на восток. Внезапно тренер изменил планы. Он не хотел, чтобы Сухарь участвовал в гандикапе Дикси. Ему нужно было время, чтобы приготовиться к скачке и выяснить, что именно ему показалось неправильным в поведении питомца. Ховарду не хотелось нарушать обещание, данное Вандербильту, но он не собирался давить на Смита, раз тот был настроен столь решительно. И планы поменяли. Сухарь отправлялся сразу в Бельмонт, чтобы готовиться к встрече с Адмиралом. Они смогут загладить свою вину перед Вандербильтом позже.

Поезд надсадно пыхтел, пробираясь через горы. Раскачиваясь на табурете, Смит формулировал план тренировок. «Нужно сорвать с этого Адмирала его эполеты, – вслух размышлял он, – вырвать страусовое перо из его треуголки и сломать его меч пополам с самого начала, иначе нам никогда не подобраться к этому коню, чтобы обойти его»{359}.

Почти никто не верил, что Смиту это удастся.

Фотосессия перед матчевой скачкой в Бельмонт-парке, 4 мая 1938 года: Адмирала…

(© Bettmann / Corbis)

…и Сухаря

(© Bettmann / Corbis)

Сухарь проспал почти все путешествие в Бельмонт, поднимаясь только, когда репортеры громко топали, забираясь в поезд на остановках между Сан-Франциско и Нью-Йорком{360}. Газетчики придумали, как именно купить себе доступ к жеребцу: некоторые из них приходили к поезду, нагруженные морковью, и Сухарь выуживал ее из их карманов. «Как только в поле его зрения попадало любимое лакомство, – заметил Смит, – он быстро вскакивал». Когда этот импровизированный мобильный буфет освобождал территорию его вагона, Сухарь тотчас снова укладывался спать.

26 апреля путешествие подошло к концу. Сухарь проехал 39 050 километров по железной дороге{361}. Когда поезд подъехал к Нью-Йорку, Сухарь дремал, растянувшись на мягкой соломенной подстилке. Огромная дверь вагона открылась, конь поднялся, отряхнулся и высунул морду из вагона. Две сотни людей кинулись ему навстречу. В дверях появился Смит и свирепо осмотрел толпу из-под полей неизменной серой шляпы. Потом свел коня по пандусу и замер на мгновение, недовольно нахмурившись, пока лошадь моргала, привыкая к яркому солнечному свету, и позевывала. Защелкали вспышки фотоаппаратов, зажужжали кинокамеры. Сухарь привычно позировал.

Несколько газетчиков, пробившись сквозь толпу фанатов, критически осматривали Сухаря. Ставки стали принимать задолго до прибытия жеребца. Каждый репортер и каждый лошадник на Востоке свято верил, что Адмирал покажет Сухарю, кто хозяин на треке. В Нью-Йорке букмекерам было сложно найти хоть одного человека, который бы согласился поставить несколько долларов на Сухаря, – 95 % ставок было на Адмирала{362}. А на юге, в Луизиане, комментируя Кентукки Дерби, Оскар Отис обнаружил, что он практически единственный журналист, который думает, что Сухарь может победить. Остальные его коллеги полагали, что его просто одурманили. «Это будет довольно хороший забег, – писала газета “Нью-Йорк Уорлд Телеграмм”, – пока Сухарь не выдохнется где-нибудь на шестнадцатом столбе». – «Сухарь, – писала другая газета, – был героем там, у себя в Калифорнии, и вполне неплохим скакуном на Среднем Западе. Но здесь, на Востоке, он просто пустое место».

Смит вел Сухаря по сходням, мимо рядов деревьев, покрытых свежей весенней листвой, по леваде для выгула лошадей по направлению к конюшне. За ними по пятам следовала группа любопытных. Сухарь, возбужденный после долгого путешествия, вставал на дыбы и брыкался, поэтому зеваки держались подальше. В служебной части ипподрома конь прошел мимо конюшни Адмирала. На стене возле стойла победителя Тройной Короны находилась небольшая мемориальная пластина в память Военного Корабля и Красотки, матери Адмирала. Под фотографиями лошадей висела табличка: «Они подарили нам Адмирала». Тренер Адмирала, Джордж Конвей, стоял, прислонясь к деннику своего питомца. Это был высокий старик в неизменном кардигане, тихий и церемонный. Он стоял над душой у конюхов, пока те чистили его лошадь, и шел следом, когда питомец выходил на трек. Адмирал стоял спокойно, когда Сухарь проходил мимо. Жеребцы не видели друг друга. Сухаря поместили в конюшню номер 43, в свежеокрашенный денник размером в пять квадратных метров с высоким потолком. Ховард получил специальное разрешение снести стенку между двумя стойлами, чтобы Тыква мог, как обычно, расположиться вместе со своим другом{363}.

28 апреля появился Поллард, который проехал через всю страну на автомобиле. Жокей прошел в конюшню повидаться с Сухарем, потом повесил свое седло на место. Вульф приехал вместе с ним; Ховард настоял, чтобы в забеге участвовал именно Поллард, но при этом решил подстраховаться. Присутствие Вульфа служило постоянным напоминанием о шатком положении Полларда. А ему не нужно было об этом напоминать. Газеты и так пестрели вопросами о том, достаточно ли он окреп и сможет ли участвовать в скачке. Газетчики собрались вдоль ограждения трека, наблюдая, как Поллард подъехал к ипподрому, отпускали замечания по поводу его болезненной бледности и рассуждали, о чем думает Ховард. «Возможно, Ховард из каких-то сентиментальных побуждений решил посадить Полларда “в рулевую рубку”, и это может оказаться в итоге неплохой идеей, – писал репортер Джек Джеймс. – Но прямо сейчас он выглядит как самая неподходящая весовая нагрузка, которую назначили нашему приятелю Сухарю».

С прибытием Полларда начались упорные тренировки. Поскольку в день скачек не будет ворот, единственным сигналом к началу станет колокол. Смит хотел обучить Сухаря нужной реакции на этот звук и начал с самодельного стартового сигнала. Усадив Полларда на коня, он взял стартовый колокол, раздвижную автомобильную антенну и, ничего не объясняя, повел жеребца на тренировочный трек. Поллард ожидал, что они пойдут к стартовым воротам, но Смит повел их мимо старта. Жокей давно понял, что расспрашивать тренера бессмысленно. Он молча ехал по треку, глядя на предметы у тренера в руках и гадая, что тот задумал. «Я подумал, – позднее признавался Ред, – что Том сошел с ума»{364}.